Леонид Филатов
Шрифт:
— Съемки? — ахает Левушка. — У тебя съемки? А я тебя искалечил… Я хочу умереть… Пусть меня расстреляют… У нас есть еще расстрел?..
— Не мучай себя, Левушка. — Игоря душат слезы, но он заставляет себя говорить. — Каждый может ошибиться… Черт, какая слабость… Видимо, от потери крови…
Игорь вяло кивает головой куда-то в сторону, но все безошибочно поворачиваются к умывальной раковине: внутренняя поверхность ее красна от крови… И тут с Левушкой происходит какая-то внутренняя метаморфоза, он весь поджимается, как перед прыжком, обводит присутствующих лихорадочно горящими глазами, встает с колен… и кидается к гримерному столику. С грохотом летят
— К-р-ровь? — яростно кричит Левушка. — Вот она, твоя кровь, ублюдок! И цена ей один рубль двадцать копеек!.. И производится она на химкомбинате имени Клары Цеткин!.. А теперь я тебе покажу, какой бывает настоящая кровь!
Гордынский кидается к двери, кто-то виснет у него на руках — толпа не терпит очевидного неблагородства.
Левушка, держа над головой флакон, пытается пробиться к Гордынскому, ему мешают — ив толпе находятся милосердные души… Странно размалеванные лица… Эксцентрические одежды… Неадекватные реакции…
Нелюди. Привидения. Артисты.
Вступительные титры фильма:
СУКИНЫ ДЕТИ
Коробки с гримом. Карандаши и кисточки. Батареи лосьонов и дезодорантов. Бижутерия. Широко распахнутый глаз. Касание кисточки — и глаз становится темнее, таинственнее, глубже… В женской гримуборной расположились четыре актрисы. Это уже известные нам Аллочка и Ниночка: затем громогласная Сима Корзухина, неиспорченное дитя природы, неутомимый солдат справедливости, уроженка южной провинции, умудрившаяся сохранить родной говор даже в условиях столичной сцены; и, наконец, Елена Константиновна Гвоздилова, театральная прима, любимица критики, европейская штучка, ухоженная и уравновешенная, с хорошо отработанным выражением утомленной иронии в глазах.
— Это потому, что она доступная. — Алла продолжает обсуждение недавних событий. — Мужики это очень ценят. Ты можешь быть какая угодно страшная, но если ты подвижна на секс…
— Ал, не завидуй! — Нина старательно выводит на выбеленной щеке черную розочку. — Танька красивая. От нее еще в институте все дохли…
— И-их, дурынды! — не выдерживает Сима. — Зла на вас не хватает!.. Мы же революционный театр, на нас билетов не достать, а у вас все разговоры на уровне гениталий!..
— При чем тут гениталии? — вяло обижается Аллочка. — Тут человека чуть не убили!.. Вы же не видели, а говорите…
— Ужас, ужас! — без всякого ужаса подтвердила Ниночка. — Когда Лев Александрович выскочил с топором, я прямо чуть не описалась!
— Вот они, борцы за идею! — стонет Сима, схватившись за голову. — Шеф кровью харкал, чтобы создать театр, а они превратили его в бордель!
— Будем объективны, Симочка, — не поворачивая головы, ровным голосом произносит Елена Константиновна. — Рыба, как известно, гниет с головы. Нельзя руководить театром, находясь полгода в Англии..
— Ах вот ты как заговорила! — у Симы в глазах запрыгали зеленые сатанинские огоньки. — Хозяин за дверь — лакеи гуляют?.. Или тебя в другой театр поманили, независимая ты наша?..
— Сима, если вам не трудно, давайте останемся на «вы», — так же бесстрастно произносит Елена Константиновна. — Никуда меня не поманили. Просто я не люблю патриотического кликушества.
— Видали, девки? — Симе нужна аудитория, и она незамедлительно берет в союзницы Аллочку и Ниночку. — Корабль еще не тонет, а крысы уже бегут с корабля!..
В другой гримуборной, сложив руки на коленях и опустив
очи долу, сидит умытый и причесанный Игорь Гордынский. Весь он исполнен смирения и покорности, как монастырский послушник, случайно опоздавший к молитве, и видно, что он себе в этом качестве чрезвычайно нравится. Перед Игорем гневно вышагивает Федяева, которая за маской вполне убедительного гнева тоже никак не может скрыть удовольствия от нечаянно выпавшей ей общественной нагрузки.— Ты учти, ситуация накалилась до предела, — говорит Федяева. — Актеры тебя терпеть не могут. В особенности мужчины!
— Зато женщины меня терпят, — застенчиво улыбается Игорь. — А женщины — лучшая половина человечества…
— Ты не юродствуй! — пытается осадить его Федяева. — Еще один скандал — и вылетишь из театра. Это я тебе обещаю!
— Неисповедимы пути Твои. Господи! — вздыхает Игорь. — Может, и вылечу. А может, и все вылетим…
— Это что за намеки? — настораживается Федяева, и лицо ее покрывается пунцовыми пятнами. — Что ты городишь?.. Куда это вылетим?..
— В трубу, Лидия Николаевна! — Игорь впервые отрывает глаза от пола и смотрит на Федяеву. — Би-би-си слушать надо!..
В следующей гримуборной происходит бурное объяснение между Левушкой и его женой Татьяной. Вряд ли по ее поведению мы смогли бы определенно заподозрить ее в супружеской неверности — нет, она ведет себя так, как в подобной ситуации вели бы себя все остальные жены, но что сразу бросается в глаза — это то, что она действительно очень красива.
— Нет, было!.. — Левушка бьется в истерике, но бьется, так сказать, шепотом, памятуя, что на крик опять могут сбежаться участливые коллеги. — И не смей мне врать!.. Господи, да пусть бы это был кто угодно, только не этот пошлый дурак с оловянными глазами!..
— Левушка, ну перестань себя мучить! — Татьяна разговаривает с мужем тоном, каким терпеливые няньки уговаривают, увещевают избалованных дитятей. — Дать тебе валокордин?.. Что я должна сказать тебе, чтобы ты успокоился?
— Я уже никогда не успокоюсь! — огромное тело Левушки сотрясается от рыданий. — Я обречен носить в себе этот ужас всю жизнь! Ты меня убила, понимаешь?..
— Ты сам себя убиваешь. — Татьяна украдкой смотрит на себя в гримерное зеркало и незаметно поправляет локон. — Сейчас у тебя подскочит давление, и ты не сможешь репетировать. А все из-за твоего больного воображения…
— Я тебя понимаю! — сквозь слезы разглагольствует Левушка. — У тебя толстый, лысый, некрасивый да еще и ревнивый муж!.. Если бы у меня была такая жена, то я — я бы ее ненавидел!..
— А вот я тебя обожаю! — Татьяна мгновенно и точно принимает кокетливый Левушкин пас. — Такой уж у меня испорченный вкус. Глупенький ты мой, глупенький… Ну, иди ко мне!..
Татьяна с силой привлекает мужа к себе, и он утомленно затихает у нее на груди, как ребенок, изнуривший себя долгим плачем, причину которого он уже успел позабыть…
По бесконечным театральным коридорам стремительно и сосредоточенно движется молчаливая группа людей, чей облик сразу же выдает в них представителей иного, не театрального мира. Шляпы, плащи, галстуки, кейсы. На лице у каждого — выражение брезгливой усталости. Как ни схожи они между собой, но среди них можно выделить главного — у него брезгливые складки ярче, чем у остальных. При некотором напряжении в группе можно разглядеть и женщину — ее выдает отсутствие шляпы и высокая прическа. Сопровождает группу директор театра. Он хорохорится, развлекает гостей, много и бестолково говорит — словом, изо всех сил пытается выглядеть хозяином положения, но по его растерянному лицу видно: пришельцы явились не с добром…