Леопард охотится в темноте

– Проведем экскурсию чуть позже, – сказал Питер. – Сначала надо удобно разместить вас.

Крейга поселили в блиндаже форта. Земляной пол был чисто подметен и смочен водой, чтобы не поднималась пыль, и в блиндаже было прохладно. Из обстановки Крейг увидел только тростниковый коврик и занавеску из мешковины, закрывавшую вход. На коврике он увидел коробку спичек и упаковку свечей и подумал, что, вероятно, такие предметы роскоши предназначались только особо важным гостям.

Сэлли-Энн поселили в блиндаже, отделенном от его временного пристанища окопом. Казалось, ее совсем не смутили примитивные удобства, так как Крейг увидел, что она сидит на коврике в позе лотоса, спокойно протирает линзу объектива и заряжает фотоаппарат новой пленкой.

Питер Фунгабера, извинившись, направился по окопу на командный пункт, находившийся на вершине холма. Через несколько минут заработал генератор, и Питер заговорил по системе оповещения слишком быстро, чтобы Крейг смог понять, на языке шона. К ним он спустился через полчаса.

– Через час стемнеет. Мы спустимся и посмотрим, как содержащиеся под стражей получают вечернюю пищу.

Тишину в очереди за пищей нарушало только шарканье ног. Не было слышно шуток, не видно улыбок на лицах. В глазах людей не было заметно даже малейшего любопытства по поводу приехавших белых посетителей и генерала.

– Простая пища, – пояснил Питер. – Кукурузная лепешка и овощи.

Каждому заключенному бросали в миску черствую белую лепешку, поверх которой клали горку вареных овощей.

– Мясо – раз в неделю. Табак – раз в неделю. Причем возможно наказание в виде лишения этих продуктов за плохое поведение. – Питер говорил чистую правду. Все люди были худыми, под твердыми мышцами были видны ребра, на телах не было ни капли жира. Они жадно проглотили ужин, даже не садясь на землю, и вытерли начисто миски пальцами. «Худые, но не истощенные, – подумал Крейг. – Не переедают, но и не голодают». И тут он подозрительно прищурился.

– Этот человек ранен.

Фиолетовый синяк был виден даже на черной коже.

– Можешь поговорить с ним, – предложил Питер.

– Что случилось с вашей спиной? – спросил Крейг на синдебеле, и человек тут же ответил:

– Меня наказали.

– За что?

– За драку.

Питер подозвал охранника и о чем-то тихо поговорил с ним.

– Он ударил другого заключенного оружием, сделанным из заостренной проволоки, – объяснил он Крейгу. – Лишен мяса и табака на два месяца, наказан пятнадцатью ударами тяжелой палкой. Именно такое антиобщественное поведение мы пытаемся предотвратить.

– Завтра вы осмотрите лагерь, – сказал Питер, когда они шли по плацу мимо побеленной стены. – Мы уедем рано утром.

Они поужинали с офицерами в столовой, причем пища отличалась от той, что давали заключенным, лишь наличием прядки жилистого мяса непонятного происхождения и сомнительной свежести. Поужинав, Питер Фунгабера покинул с офицерами блиндаж, оставив Крейга с Сэлли-Энн.

Прежде чем Крейг придумал, что следует сказать, Сэлли-Энн резко встала и вышла из блиндажа. Терпение Крейга практически иссякло, и он рассердился на нее. Вскочив, он последовал за ней и нашел ее на одной из пулеметных площадок. Она сидела на мешке с песком, поджав колени, и смотрела на расположенный внизу лагерь. Почти полная луна уже поднялась над горами на горизонте. Она не обернулась, когда Крейг подошел, и он почувствовал, что гнев исчез так же внезапно, как и появился.

– Я вел себя как свинья, – сказал он.

Она ничего не сказала, только крепче сжала колени.

– Я переживал не самое лучшее время, когда мы впервые встретились, – упрямо продолжал он. – Не буду утомлять подробностями, но книга, которую я пытался написать, не получалась, я не знал, что делать. Я отыгрался на вас.

Она по-прежнему словно не слышала его. В лесу за двойным ограждением вдруг раздался ужасный крик, за которым последовал безрадостный хохот, переходивший в плач и завывания, и тут же кто-то ответил завыванием и хохотом, постепенно переходившем в вопли агонии в дюжине точек по периметру лагеря.

– Гиена, – сказал Крейг, и Сэлли-Энн поежилась и выпрямилась, готовая встать.

– Прошу вас. – Крейг услышал нотки отчаяния в своем собственном голосе. – Еще минуту. Я отчаянно искал возможность извиниться.

– В этом нет необходимости, – сказала она. – Слишком дерзким с моей стороны было полагать, что вам понравятся мои работы. – Ничто в ее голосе не говорило о стремлении помириться. – Полагаю, сама напросилась, а вы поставили меня на место!

– Ваши работы… ваши фотографии… – Он говорил едва слышно. – Они испугали меня. Вот почему моя реакция была такой язвительной, такой мальчишеской.

Она повернулась, чтобы посмотреть на него, и луна посеребрило ее лицо.

– Испугали?

– Привели в ужас. Понимаете, я был не способен работать. Я начинал думать, что действительно был писателем одной книги, что книга была лишь счастливой случайностью, что у меня совершенно нет таланта. Я возвращался к буфету и каждый раз находил его пустым…

Она не отрываясь смотрела на него таинственно темными глазами, чуть приоткрыв рот.

– …а потом вы нанесли удар этими проклятыми фотографиями и предложили им соответствовать.

Она едва заметно покачала головой.

– Возможно, вы не хотели, чтобы предложение прозвучало так, но для меня это был вызов. Вызов, принять который у меня не хватило смелости. Я был напуган, набросился на вас, о чем страшно жалею с той самой минуты.

– Вам они понравились?

– Они потрясли мой маленький мирок. Они снова показали мне Африку и наполнили меня тоской. Увидев их, я понял, что потерял. Меня обуяла тоска по родине, словно маленького мальчика в первую ночь в школе-интернате. – Ему было стыдно за свой прерывающийся от волнения голос. – Это ваши фотографии заставили меня вернуться сюда.

– Я этого не знала, – сказала она.

Крейг чувствовал, что глаза заполнились слезами, знал, что если попробует заговорить снова, это будет скорее рыдание, а не нормальный голос.

Внизу в лагере кто-то начал петь чистым тенором, доносившимся до вершины холма, так что Крейг мог понять слова. Это был старинный боевой напев воинов-матабелов, но сейчас он исполнялся как похоронная песнь, выражавшая, казалось, все страдания и всю трагедию континента. Даже гиены перестали хохотать, пока продолжалась песня:

Кроты – под тяжестью земли.«Они мертвы?» – спрашивают дочери машобане.Прислушайтесь, прелестные девы, разве вы не слышите,Как кто-то шевелится в темноте?

Голос певца наконец смолк, и Крейг представил сотни молодых воинов, лежавших на циновках и, так же как и он, опечаленных песней.

– Спасибо, что вы сказали, – снова заговорила Сэлли-Энн. – Знаю, чего вам это стоило.

Она легонько прикоснулась к его руке кончиками пальцев, и от этого прикосновения затрепетало его сердце.