Лермонтов. Исследования и находки(издание 2013 года)

Выяснением этого вопроса занимался в свое время Александр Веселовский, который пришел к выводу, что Лермонтов знал легенду о Дарье, но совершенно произвольно заменил ее имя именем царицы Тамар. Но Веселовский не соотнес эти имена с грузинским фольклором. Между тем ответ на вопрос нужно искать в грузинских народных преданиях и легендах и в фактах грузинской истории.

На царицу из лермонтовской баллады похожа отнюдь не Тамар, а, скорее, дочь царицы Тамар — Русудан, «державшая иногда в крепкой башне, в неволе по два случайных любимца одновременно» [541] , или царица Дареджан, жившая в XVII веке.

541

Вл. Зубов. По поводу легенды о царице Тамаре. — «Исторический вестник», 1901, № 12, с. 1311.

Но у Тамар были не только дочь Русудан и тетка Русудан, но и сестра Русудан [542] . В народной легенде распутной царице нетрудно было превратиться в сестру царицы Тамар. И действительно, в конце прошлого века в окрестностях Душета была записана легенда, в которой фигурирует «беспутная сестра» Тамары. «Когда еще царила в Грузии великая Тамара, — начинается эта легенда, — у нее была развратная, беспутная сестра. Много с ней возилась царица, но наконец, боясь срама, заперла ее в Дарьяльскую башню. Кто бы ни проходил по ущелью, все и тут стали зазываться негодницей в крепость, а потом этих несчастных убивали, и поныне их души носятся вереницею по ущелью Дарьяла, а когда там воет ветер в Девдоракском ущелье, это стонут и плачут о своих грехах замученные бедняки Кавказа» [543] .

542

См. В. Дондуа. Сестра царицы Тамар — Русудани. — «ЭНИМКИ’с моамбе», V–VI. Тбилиси, 1940, с. 321–328 (на грузинском языке).

543

А. Грен. В горах Душетского уезда. — «Россия и Азия», 1897, пробный номер от 7 октября, с. 6.

Легенда о башне на Тереке связывалась и с царицей Дареджан. Один из вариантов легенды послужил сюжетом для повести неизвестного автора «Таинственная, или Кавказское мщение» (СПб., 1836), героиней которой является «разбойница Дареджана».

Однако, полная именем Тамар, народная поэзия имени других цариц во многих случаях не сохранила. И легенды о Русудан и Дареджан оказались связанными с именем Тамар — единственной памятной царицы. Если же при этом вспомнить, что народные предания приписывают царице Тамар сооружение почти всех старинных храмов и башен в Грузии, то станет ясным, что в каких-то легендах Дарья, или Дареджан, или «распутная сестра царицы Тамар», неизбежно должна была превратиться в коварную Тамару.

Так и случилось.

В одном из вариантов легенды о Дарьяльской башне историк грузинской литературы А. С. Хаханашвили обнаружил имя «беспутной сестры» Тамары. Ее звали… Тамарой. Предание это повествует о двух сестрах, носивших одно и то же имя. Благочестивая Тамара жила в башне близ Ананури, другая — волшебница Тамара — в замке на Тереке. Эта волшебница, зазывая к себе на ночь путников, утром обезглавливала их и трупы сбрасывала в Терек. Ее убил заговоренной пулей русский солдат. Труп ее был выброшен в Терек, замок развалился, имя чародейки Тамары проклято [544] .

544

См. А. Xаханов. Из грузинских легенд. Новая версия сказания о царице Тамаре. — «Этнографическое обозрение», 1898, № 4, с. 140.

Отмечая раздвоение образа Тамары в этой легенде, профессор Хаханашвили первый обратил внимание на сходство ее с той легендой, которая послужила сюжетом лермонтовского стихотворения.

9

На создание центрального эпизода поэмы «Мцыри» — битвы с барсом — Лермонтова вдохновила распространенная в горной Грузии старинная песня о тигре и юноше, одно из самых любимых в Грузии произведений народной поэзии.

Молвил юноша удалый: «Стадо туров я следил, По тропам, обвившим скалы, День и ночь с ружьем ходил. · · · · · · · · · · Тигр напал на раздорожье Черной ночью на меня. Взор, страшнее гнева божья, Полон желтого огня…» Тигр и юноша сцепились Средь полночной темноты. Камни в пропасть покатились, Обломалися кусты. Щит свой юноша отбросил. Щит в бою не помогал. Был стремителен и грозен Тигр горячий — житель скал, Он на юноше кольчугу Разорвал до самых плеч. Вспомнил юноша о друге, В руки взял свой франкский меч. Взял обеими руками, Тигру челюсть разрубил. Тигр, вцепясь в утес когтями, Кровью крутизну облил [545] .

545

«Стих о тигре и юноше». Перевод с грузинского Вл. Державина. — «Поэзия Грузии». Под редакцией В. Гольцева и С. Чиковани. М.-Л., Гослитиздат, 1949, с. 18.

Эта песня относится к грузинскому средневековью. Тему этой древней песни использовал Шота Руставели в том месте своей гениальной поэмы, где Тариэл рассказывает Автандилу, как он убил льва и тигрицу:

Меч отбросивши, тигрицу я в объятья заключил: Целовать ее хотел я в честь светила из светил. Лютый нрав острокогтистой эту нежность отвратил; Я убил ее во гневе, что сдержать не стало сил. Тщетно силясь успокоить отвечающую злом, Я схватил ее и наземь бросил в бешенстве глухом [546] .

546

Шота Руставели. Витязь в тигровой шкуре. Перевод П. Петренко. Под редакцией К. Чичинадзе. М., Гослитиздат, 1939, с. 149.

Единоборство храбрых, жаждущих подвига и победы, воплощенное в народной хевсурской песне, вдохновило Лермонтова на создание одного из лучших мест его поэмы:

Удар мой верен был и скор. Надежный сук мой, как топор, Широкий лоб его рассек… Он застонал, как человек, И опрокинулся. Но вновь, Хотя лила из раны кровь Густой, широкою волной, Бой закипел, смертельный бой! Ко мне он кинулся на грудь; Но в горло я успел воткнуть И там два раза повернуть Мое оружье… Он завыл, Рванулся из последних сил, И мы, сплетясь, как пара змей, Обнявшись крепче двух друзей, Упали разом, и во мгле Бой продолжался на земле. · · · · · · · · · · Но враг мой стал изнемогать, Метаться, медленней дышать, Сдавил меня в последний раз… Зрачки его недвижных глаз Блеснули грозно — и потом Закрылись тихо вечным сном; Но с торжествующим врагом Он встретил смерть лицом к лицу, Как в битве следует бойцу!..

Не только битва с барсом — каждый день пребывания Мцыри на свободе невольно вызывает в памяти образы богатырей и великанов, воспетых грузинской народной поэзией.

Недалеко от тех мест, где заблудился Мцыри, возвышается отвесный утес Зеда-Зени — наслоение скалистых плит. Эти плиты напоминают ступени уходящей в небеса огромной лестницы. В народной песне говорится, что они «в Зеда-Зени лестницей к небесным вершинам стоят» [547] .

По народному сказанию, на вершине этого утеса в давно минувшие времена обитал великан (дэви), стороживший окрестности Мцхета. Перед заходом солнца он становился на колени и нагибался к берегу, чтобы напиться. И два углубления, видные на поверхности утеса Зеда-Зени, образовались будто бы от колен великана.

547

С текстом этой песни меня познакомила Н. Г. Хомерики.

Томимый жаждою, Мцыри лежит на краю утеса:

Я поднял голову мою… Я осмотрелся; не таю: Мне стало страшно; на краю Грозящей бездны я лежал, Где выл, крутясь, сердитый вал; Туда вели ступени скал; Но лишь злой дух по ним шагал, Когда, низверженный с небес, В подземной пропасти исчез. · · · · · · · · · · Держась за гибкие кусты, С плиты на плиту я, как мог, Спускаться начал…

Так и кажется, что в этих строках слышны отголоски народных преданий: и предания о зедазенском великане, и другого — о богатыре Амирани, поверженном с небес и провалившемся в подземную бездну.

Круг тем и образов поэзии Лермонтова обогащался от соприкосновения с народной поэзией. Он не подражал народным песням, но, вдохновленный ими, создал такие замечательные произведения, как «Песня про царя Ивана Васильевича…», «Казачья колыбельная песня», горская легенда «Беглец», «Дары Терека», «Тамара», «Демон», «Мцыри», «Ашик-Кериб».

Проникновение в дух и характер русских народных песен помогло Лермонтову постигнуть красоту в грузинской народной поэзии.

10

Однако в основу «Мцыри» и кавказской редакции «Демона» легли не одни фольклорные источники. На создание этих поэм Лермонтова вдохновляли прежде всего непосредственные впечатления: и сумрачный Дарьял, и Казбек, увитый «белой чалмой», и Гуд-гора, и дымящиеся туманы в ущельях, и хрустальные водопады, и особенная тишина на перевалах, и увиденная сверху, пересекаемая Белой Арагвой и другой, безымянной речкой Кайшаурская долина. «Голубоватый туман, — пишет Лермонтов в „Бэле“, — скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что, кажется, тут бы и остаться жить навеки…»