Лермонтов. Исследования и находки(издание 2013 года)

Однако Чавчавадзе отверг предложения заговорщиков и горячо убеждал их самих «оставить вовсе свои замыслы», а одному заявил даже, что в случае восстания «лучше умрет за русских» [642] .

Возникает вопрос: почему Чавчавадзе не принял участия в заговоре? Ведь он не был предан и не испытывал чувств верноподданного по отношению к палачу декабристов императору Николаю. Нет! Эти чувства были чужды Чавчавадзе. Более того: друг декабристов, поэт-вольнодумец, один из передовых людей своего времени, он относился к царизму враждебно. А в заговоре 1832 года не принял участия совсем по другой причине: он не разделял замыслов заговорщиков.

642

Там же, ф. 1457, III, 407, I, 40, «Акты, собранные Кавказской археографической комиссией», т. VIII, с. 406.

Мы имеем все основания утверждать, что разрыв с Россией и ориентацию на помощь шахской Персии, на которую рассчитывали грузинские царевичи, Чавчавадзе считал для Грузии гибельными. «После убийства персами зятя моего благородного Грибоедова, — писал он в своих показаниях, — ничего столько не желаю, как дожить до войны против сих извергов… Желать персов для изгнания русских! Откуда могла во мне родиться такая адская мысль!..» [643]

Искренность этих слов не вызывает сомнений. Тем более что в юности Чавчавадзе сам был замешан в заговоре царевича Парнаоза, отдал тогда дань дворянскому национализму и, осознав свою ошибку, не мог не вспомнить при обращении с заговорщиками этого своего горького опыта.

643

ЦГИЛ Грузинской ССР, ф. ОВД, д. 166, л. 426–427.

Он не примкнул к заговору. Но, зная о существовании тайного общества и о его целях, он тем самым оказался косвенно причастным к делу, ибо выдать николаевскому правительству тайное общество он не мог. Отрицая потом перед следственной комиссией свое участие в замыслах заговорщиков, он, между прочим, писал, что «если бы даже и узнал то, что ныне обнаружилось, и тогда бы не унизил себя до того, чтобы сделаться доносчиком подобной безрассудной ветрености» [644] .

644

ЦГИА Грузинской ССР, ф. ОВД, д. 166, л. 426–427.

Однако из показаний других арестованных комиссия заключила, что генерал-майор Чавчавадзе «с давнего времени знал о преступных замыслах своих родственников и единоземцев и, скрыв оные от правительства, нарушил одну из первых обязанностей верноподданного» [645] . На этом основании он был отнесен к категории лиц, «кои знали об умысле, но с тем вместе не изъявили на оный согласия» [646] . В начале 1834 года, после окончания дела, поэт «по высочайшему повелению» был сослан в Тамбов.

645

«Акты, собранные Кавказской археографической комиссией», т. VIII, с. 392–393.

646

ЦГИА Грузинской ССР, ф. ОВД, д. 166, л. 5259.

Что Чавчавадзе были чужды планы восстановления грузинского престола и «независимой» Грузии, доказывает его стихотворение «Кавказ», в котором он пишет:

И армия Севера в славе железной Шагнула на кряж и, не дрогнув над бездной, Кремневую молнию сжала рукой И склеп раскрошила солдатской киркой. Гряда великанов на вызов металла Рыдала отгулами и трепетала. Но дети Иверии поняли: тут В их светлое Завтра дороги ведут [647] .

647

Перевод П. Антокольского. («Поэзия Грузии». М.-Л., Гослитиздат, 1949, с. 209.)

Дословно:

Путь открылся, и родились у иверийцев надежды, вера, Что оттуда <с Севера> войдет в их среду просвещенье.

«Просвещение» здесь надо понимать, конечно, не как синоним культуры вообще: под словом «просвещение» здесь подразумеваются передовые идеи русской и европейской общественной мысли конца XVIII века.

Даты написания стихов Чавчавадзе, в частности этого стихотворения, не установлены. Но несомненно, что он, сын Гарсевана Чавчавадзе, поборника сближения Грузии с Россией, и сам активный сторонник сближения грузинского общества с передовыми русскими людьми, выразил в этом стихотворении не временное, но постоянное, устойчивое свое отношение к вопросу о будущем Грузии. В его представлении это будущее было связано с развитием Грузии под защитой России.

Все это не исключало отрицательного отношения Чавчавадзе к политике российского самодержавия в Грузии. Наоборот! Установлено, что Чавчавадзе был автором «Краткого исторического очерка Грузии и ее положения с 1801 по 1831 год». Этот глубоко продуманный документ грузинский поэт адресовал самому императору [648] .

Сопоставляя «Очерк» Чавчавадзе с грибоедовским проектом экономического и культурного преобразования Закавказья, исследователи отметили сходство во взглядах обоих авторов. Это сходство не ускользнуло уже и тогда от внимания командира Кавказского корпуса. В своем секретном донесении военному министру Чернышеву барон Розен сообщил, что Чавчавадзе, «будучи тестем покойного Грибоедова, имел в нем средство усовершенствоваться в правилах вольнодумства» [649] .

648

См. В. Шадури. Страницы великой дружбы. — «Литературная Грузия», 1957, № 2, с. 114–120.

649

Елена Вирсаладзе. Современники Н. Бараташвили. — «Литературули дзиэбани» («Литературные разыскания»), III, 1946, с. 127 (на грузинском языке; цитированный документ — по-русски).

В своих суждениях о «вольнодумстве» Чавчавадзе Розен не ошибался. И в заграничном походе 1813–1814 годов, и в период службы в Царском Селе в лейб-гусарах, и по возвращении в Грузию поэт постоянно находился в атмосфере передовых идей эпохи. Чаадаев, Пушкин, Кюхельбекер, Александр и Николай Раевские, кружок прогрессивно настроенных офицеров, служивших при А. П. Ермолове, а после 1825 года декабристы, сосланные в войска Кавказского корпуса, — вот та среда, с которой Чавчавадзе близко соприкасался в десятых — двадцатых годах. И несомненно, что он воспринял при этом некоторые декабристские идеи. Вернее всего мы можем судить об этом по другому его стихотворению — «Горе миру!», которое приводится здесь в прозаическом переводе:

Горе миру сему и его обитателям, Этим сосудам зла и обмана, что без права хотят Угнетать добронравие и жить, упиваясь Ограблением народа, притеснением, разбоем. Коварные души гнусности похвалу здесь возносят На того, кто добро совершает, клевещут, Исполнены зависти. Иные обогащаются, и чем же, о братья? Ограблением народа, притеснением, разбоем. Властители царств друг другу стараются заговорить зубы, Подобно зверям, безжалостно терзают людей, И тот богатеет, кто силой возьмет, и живет, процветая, Ограблением народа, притеснением, разбоем. С улыбкой смотрят на поверженных сильные, Правда ими похищена и сокрыта, Цветы ее увяли и попраны Ограблением народа, притеснением, разбоем. Но и победителю будет отмщенье! Его злодеяния отольются ему. Уйдет от него, исчезнет то, что неправо добыто Ограблением народа, притеснением, разбоем. Иные, чтобы стяжать больше, Готовы преступить закон, не задумываясь, Не щадят подобных себе, добывая сокровище Ограблением народа, притеснением, разбоем. Государи, участь которых вызывает в нас зависть, У них много забот, все время их занято Стремлением возвеличиться еще более Ограблением народа, притеснением, разбоем. Царедворцы, вокруг тронов стоящие, С братьями враждуют, питают к ним зависть, Друг друга уничтожают и славятся Ограблением народа, притеснением, разбоем. Вы, жизнь бедняков горечью наполняющие, Вы, без права, без совести сделавшие их своими рабами, Ждите — вы уподобитесь им! Не вечно блаженствовать вам, не вечно вам жить Ограблением народа, притеснением, разбоем.

Жаль, что мы не знаем, когда возникли эти удивительные стихи. Но содержание их от того не меняется. Направленные против тиранов-царей и злодеев-царедворцев, полные угроз по адресу крепостников-феодалов и грабителей-купцов, они отчасти напоминают агитационные песни Рылеева и Бестужева, они сродни заключительной строфе лермонтовского стихотворения на смерть Пушкина. В них нельзя усмотреть никакого намека на идеи грузинских феодалов, мечтавших отложиться от России и восстановить грузинский престол. Они противостоят идее грузинских аристократов, направлены против них. Становится окончательно ясным, что Чавчавадзе не принял участия в заговоре 1832 года не потому, что решил остаться лояльным по отношению к российскому самодержавию, а потому, что в присоединении к России видел единственное спасение грузинского народа от истребления его персидскими и турецкими захватчиками. Становится ясным, что он не сочувствовал и не мог сочувствовать замыслам заговорщиков и потому, что по своим политическим взглядам был гораздо ближе к республиканцам-декабристам, чем к грузинским царевичам и их сторонникам.

Стоит обратить внимание на тот факт, что Николай I, крайне заинтересованный в умиротворении грузинского дворянства, отдавший специальный приказ «наказать одних виновнейших и не отягощать участи лиц, сделавшихся прикосновенными» к заговору, тем не менее сослал Чавчавадзе. Надо полагать, что главную роль в этом решении сыграла политическая репутация поэта: известно, что в 1829 году Чавчавадзе уклонился от выполнения приказа об аресте Николая Раевского, который вызвал гнев императора своим вольным, дружеским обращением с сосланными декабристами. Знал царь о дружеском отношении к декабристам и самого Чавчавадзе. Просматривая показания арестованных по делу о заговоре 1832 года, он должен был обратить внимание на смелое заявление Чавчавадзе о том, что он «если бы даже и знал» о заговоре, то никогда бы не довел до сведения царских властей о готовившемся на них покушении. Во всяком случае, показательно, что с некоторыми из самых активных заговорщиков, «злоумышлявших против правительства», он обошелся мягче, чем с Чавчавадзе, который, как считала комиссия, «на умысел не соглашался, оный не одобрял… и убеждал покинуть столь безрассудное предприятие, — так что ему единогласно приписывают оставление заговорщиками своих пагубных намерений» [650] .

650

ЦГИА Грузинской ССР, ф. ОВД, д. № 166, л. 504 об. — 505.