Лермонтов. Исследования и находки(издание 2013 года)
Шрифт:
«Червленый городок» заключает в себе более девятисот строк, из которых мы привели здесь около ста. Сложен он в четких традициях солдатского и городского ремесленного сказа, известного еще с XVIII века и проходящего через весь XIX век. Вещь эта подлинная, народная, созданная, видимо, каким-то грамотным казаком, вернее всего — из рода того самого Ивана Демушкина, который вернулся на родину «вековым дедукой», лет шестьдесят спустя после того, как 500 гребенцов выступили в Хивинский поход.
Незадолго до его возвращения, в 1767 году, внезапное наводнение затопило Червленый городок и сады.
«Сего июня против 10 числа, в ночи, — начиналось официальное донесение, — внезапу от воли божией из реки Терека прибылая вода усиливалась течением через яр в степь в таких местах, где издревле течения и опасности никакой не было и никто не запомнит» [797] .
Правда, на новое место червленцы перешли только после
797
Г. А. Ткачев. Гребенские, терские и кизлярские казаки, с. 53–54.
Итак, в его основе лежат подлинные события из жизни станицы Червленой, а возник он как раз в те самые годы, когда Лермонтов ребенком гостил у Хастатовых в Шелкозаводском. Легко представить, сколько рассказов слышал он вокруг об этом последнем разливе Терека: несколько станиц отселились тогда на новые места. Следовательно, не только произведения народной поэзии, но и живые рассказы очевидцев были той основой, на которой возникли потом «Дары Терека».
Письменные стихотворные сказы — малоисследованная область народного творчества. Тем не менее выяснено, что они всегда строятся на использовании песенных образов. Заподозрить подделку в данном случае невозможно. Поэты и собиратели стремились подделаться под песни, а этот жанр народной поэзии у литераторов и ученых уважением не пользовался.
Допустим, что текст этого повествования записан неточно. Пусть он даже подправлен собирателем: скифы, хазары и гунны смутили Б. В. Неймана и А. В. Попова. Тем не менее народная основа этого стихотворного предания не вызывает никаких сомнений.
Допустить влияние образов лермонтовской баллады на этот сказ невозможно: хотя он, может быть, и написан в 1843 году, то есть после того, как «Дары Терека» появились в печати, но стоит только вспомнить его форму, объем, историческую достоверность событий — и сомнение будет отвергнуто.
Но, кем бы ни было создано стихотворное повествование о Червленом городке и каково бы ни было качество записи, безусловно одно: этот сказ основан на местных преданиях и легендах. А это для нас в данном случае самое главное [798] .
Действительно, описывая в своей книге «Терские казаки» опустошительные наводнения, Попко отмечает, что народная фантазия передает повесть об этих событиях в поэтических олицетворениях. «Так, в станице Червленой, — продолжает он, — живет рассказ о самом разрушительном наводнении, украшенный всеми чарами эпопеи. В какой-нибудь праздничный вечер его можно подслушать на завалинке от в вздыхающей по молодым годам мамуки, уже не грызущей семечек и забытой неблагодарными поклонниками».
798
Ценные разъяснения относительно этого сказа я получил от покойного В. И. Чичерова.
Попко напечатал этот рассказ в своей книге под заглавием «Гнев Терека Горынича. (Легенда)» [799] .
«С ранней весны, — начинается эта легенда, — начал сердито ворчать Терек Горынич да дуться на своих деток, гребенцов и гребеничек: замайорились, говорит, они, писаных пряников захотели, но по старине святой жить учали. И вот, наконец, вышел он из берегов терпения, порешил прогнать их с глаз долой, — не то чтоб выделить по-божьему, с награждением, а просто вытолкать в три шеи. Вскипел, запенился, мечет волну за волной на свой любимый Червленый городок, хлещет в двери и окошки, ломит плетни, ворота, тиной заволакивает виноградники, посягает даже и на скит святой. Пошел войной не хуже чеченского абрека…»
799
И. Д. Попко. Терские казаки с стародавних времен, с. 223–244.
Не будем приводить ее дальше, эту легенду. Последовательность событий в ней и содержание споров Терека с казачками и казаками совершенно совпадают со стихотворным сказом и отличаются от него только в деталях.
Как в стихотворном сказе, точно так же и в легенде Терек очеловечен. Когда девицы отвесили ему поклон и «поклали венки на седую взъерошенную голову Горынича, — страсть какой он был гневный и сердитый, не сказал „аминь“ и веночки прочь швырнул».
Интересно, что, желая умилостивить Терек, казаки напоминают ему, что славят его в песне. Далее в легенде идет текст уже известной нам песни:
Ах ты, батюшка наш, батюшка, Быстрый Терек ты, Горыньевич! Про тебя лежит слава добрая, Слава добрая, речь хорошая.Впрочем, изложение легенды остается целиком на совести Попко, тем более что он записывал ее, как сам признается, «через пятое на десятое» [800] . Но и в данном случае качество записи для нас несущественно. Важно, что эта легенда бытовала в Червленой станице, что в произведениях казачьей поэзии — в легенде и в сказе — Терек одушевлен, наделен разумом, человеческим голосом и человеческими страстями. В поэтическом представлении гребенцов он и страшный, и бурный, и злобный, и суровый, то «насупит шапку» на глаза, нахмурит брови, и тогда в глазах его сверкают молнии, уста извергают гром. А то плачет — и из глаз его льются слезы.
800
И. Д. Попко. Терские казаки с стародавних времен, с. 222.
Таков же он и у Лермонтова: «дикий», «злобный», «буйный», «сердитый», а с Каспием говорит ласкаясь, «лукаво» и «приветливо». Разгневавшись, он тоже плачет, и тогда слезы его летят брызгами.
Таким образом, мы имеем все основания считать, что аллегорическое изображение гневной реки подсказано не балладами Виктора Гюго, а вдохновлено народными песнями и преданиями.
7
Между тем лермонтовед Б. В. Нейман, познакомившись с текстом «Червленого городка», почему-то решил, что я вижу источник лермонтовской баллады в записи поручика Раздорского, и возражает [801] . Это — сплошное недоразумение. Никто и не утверждал подобного. Понятно, что Лермонтов записи Раздорского никогда и в глаза не видел. Да сама по себе эта запись в данном случае для нас и не существенна. Она нужна для того лишь, чтобы проследить по ней характерные образы гребенского фольклора. И действительно, мы убедились: в гребенских легендах и сказах Терек одушевлен и очеловечен. А что именно знал поэт — сказ или легенду, в детские ли годы довелось ему услыхать о гневе Терека Горынича или во время скитаний по Кавказу в 1837 году, — это как раз не так важно. Теперь уже окончательно ясно, что поэт воспел старца Каспия и буйный Терек, изобразил их страсти и передал разговор, вдохновленный поэзией гребенского казачества.
801
См. «Советская книга», 1952, № 3, с. 96.
Если при этом учесть, что в Кизляре и в казачьих станицах жила легенда, так, очевидно, и оставшаяся незаписанной — об утонувшей девушке [802] , то сродство лермонтовской баллады с гребенским фольклором станет очевидным еще более.
802
См. П. Г. Бутков. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 год, ч. I. СПб., 1869, с. 151.
За поэтическим образом Терека, несущего свои жертвы дремлющему старцу Каспию, в лермонтовском стихотворении возникали образы свободолюбивых сынов Кавказа:
Я привез тебе гостинец! То гостинец не простой: С поля битвы кабардинец, Кабардинец удалой. Он в кольчуге драгоценной, В налокотниках стальных, Из Корана стих священный Писан золотом на них. Он угрюмо сдвинул брови, И усов его края Обагрила знойной крови Благородная струя; Взор открытый, безответный, Полон старою враждой; По затылку чуб заветный Вьется черною космой.