Лес мертвецов

— Я с ней знакома. И понимаю, что вряд ли в восьмидесятые годы по уголовным делам велись серьезные расследования.

— В ту пору массовые убийцы только-только были отстранены от власти. Мы — молодая демократия, мадам. Страна, которая находится в процессе становления.

— Все это я знаю. Но ведь я толкую не об обычном убийце. Речь идет об убийце-каннибале. От такого преступления не могло не остаться следов. В полицейских участках. В судейских архивах. Да просто в памяти людской.

Эва Ариас опустила руки на стол ладонями вниз:

— Похоже, вы полагаете, что у нас тут водятся убийцы-дикари, каких не бывает в ваших, более цивилизованных странах.

Жанна поняла, что ее толкают на скользкий путь спора о национальных чертах характера. Судья, очевидно, отличалась в этом отношении болезненной чувствительностью.

— Я убеждена в обратном, senora jueza. Человек, которого я ищу, действует настолько варварски, что люди не могли забыть о его злодеяниях. Даже в разгар революции. Я покажу вам фотографии, которыми располагает следствие. Убийства, совершенные в Париже, превосходят воображение. Они свидетельствуют о том, что мы имеем дело с невероятной дикостью.

— Вы думаете, ваш убийца — индеец?

— Ни в коем случае. Сеньора…

— Зовите меня Эва. Мы ведь коллеги.

— Хорошо, Эва. Позвольте, я расскажу вам кое-что о себе. После окончания Национальной школы судебных работников во Франции я решила совершить путешествие по Центральной и Южной Америке. Из чистой любви к латиноамериканской культуре. Вы слышите мой испанский. Я больше года провела на вашем континенте. Прочитала большинство ваших великих писателей. Вам не удастся обвинить меня в предрассудках по отношению к Латинской Америке.

Эва Ариас молчала. Молчание и жара, сливаясь воедино, давили все сильнее. Дышать и то становилось трудно. Уж не допустила ли она непростительной бестактности, испугалась Жанна. Может быть, расхваливать перед индеанкой из Никарагуа прелести латиноамериканской культуры было не такой уж блестящей идеей. Примерно то же самое, что превозносить Марка Твена в индейской резервации в Дакоте.

— В каком отеле вы остановились? — спросила Эва более мягко.

— В «Интерконтинентале».

— В котором из двух?

— В новом. На оплату счета уйдет вся моя судейская зарплата.

Лицо индеанки вдруг, без перехода, расплылось в улыбке. Жанна поняла: Эва Ариас привыкла действовать без предупреждения. Поди догадайся, что она сделает в следующую минуту.

— Я кое-кому позвоню. Не ждите, что все пойдет гладко. После Сандинистской революции судейский состав полностью сменился. На архивы тоже не надейтесь. Все, что относится к дореволюционному периоду, либо потеряно, либо уничтожено — зачастую самими судьями. Ну, а в годы революции поступали еще проще — вообще ничего не записывали.

— Так что же делать?

— Я тут подумала о журналистах. Кое с кем я сама знакома. Из старых лисов — тех, что все видели и все знают. Если убийство с каннибализмом когда-либо имело место, даже в чаще джунглей, они про него вспомнят.

Жанна поблагодарила собеседницу и поднялась. С нарочитым спокойствием, стараясь подстроиться под индейскую флегматичность. Покидая Эву Ариас, она испытала укол совести. Все-таки она повела себя не совсем честно. Например, скрыла имя Эдуардо Мансарены. Не без причины, конечно: ей хотелось сохранить за собой временную фору перед местными сыщиками.

39

16 часов.

Еще один звонок в «Плазма Инк.».

По-прежнему — никаких следов Эдуардо Мансарены. Жанна решила отправиться в «Ла-Пренса». Она с наслаждением окунулась в кондиционированную прохладу такси. Редакция газеты располагалась на другом конце города, так что по пути Жанне представилась отличная возможность рассмотреть никарагуанскую столицу.

Движение было оживленным. Но еще более оживленной оказалась торговля между машинами, кипевшая на каждом светофоре. Продавали все: сладкую вату, собак, гамаки, сигареты, прокладки… Еще она заметила девушек, прогуливающихся вдоль шоссе. Забранные в пучок волосы. Овальные лица. Расклешенные джинсы. Единственная отличительная деталь — цвет бюстье, у кого бирюзовый, у кого розовый, зеленый или ярко-желтый. Неожиданно для себя Жанна ощутила зависть. Она завидовала их юности и красоте, одновременно строгой и лучистой, их естественному единству с землей, воздухом и небом. Даже тому, что они так походили друг на друга, словно все как одна владели секретом вечной молодости, а потому могли позволить себе дружелюбие и взаимную симпатию.

Вместе с тем в атмосфере веяло и некоторой мрачностью. Это бремя прошлых лет, поняла Жанна. За вежливыми улыбками прохожих еще таились следы подавленности, вызванной жестокостями ушедшего века. В сердце у каждого еще жили кровавые картины минувшего. Душа все никак не могла освободиться от слишком долгого траура. Три века американской эксплуатации. Сорок лет кровавой диктатуры. Революция. Контрреволюция. И все это ради того, чтобы страна погрязла в коррупции — загнанной вглубь, скрытой, а потому не поддающейся лечению. Есть от чего прийти в уныние.

Редакция «Ла-Пренса» занимала безликое блочное сооружение, но ее архив размещался в пристройке — живописном домике с патио, утопающем в цветах и украшенном орнаментами. Старые номера хранились на микропленке — значит, не придется пачкать руки и дышать пылью. Чтобы не блуждать в потемках, Жанна обратилась к заведующему архивом. Этот человек, оказавшийся настоящей ходячей энциклопедией, с ходу, не задумываясь, сказал ей, какие подшивки следует просмотреть в первую очередь. Речь шла о «звездных годах» Мансарены, он же Вампир из Манагуа.

Пленки крутились, и перед Жанной проходила изрядная часть недавней истории Никарагуа. Она и так ее знала. Одна из банановых республик — так называли многие государства Центральной Америки, превращенные в поставщиков тропических фруктов под тотальным контролем США. Как большинство людей левых взглядов, Жанна ненавидела Штаты всепоглощающей, ничем не оправданной, иррациональной ненавистью. Эта страна воплощала все то, чего она не выносила: империалистическую жестокость, безграничное потребительство, свободу, направленную исключительно на материальный успех. Но больше всего ее бесило полное наплевательство по отношению к слабым, к меньшинствам. Мало им было устроить геноцид североамериканских индейцев, США еще финансировали самые чудовищные диктатуры Центральной и Южной Америки.

Со смешанным чувством ярости и какого-то странного удовлетворения Жанна освежила в памяти некоторые эпизоды, прочитав отдельные статьи целиком. Невероятная по жестокости диктатура Анастасио Сомосы Дебайле, наследника длинной цепочки убийц. Казни. Пытки. Насилие. Лишение имущества. Однажды тиран-преступник так ответил журналистам, поинтересовавшимся его богатствами: «Насколько мне известно, у меня всего одно имение. Оно называется Никарагуа». Потом грянула Сандинистская революция, а вместе с ней — ликвидация неграмотности, раздел земель, уважение к крестьянскому труду. Наконец появилась надежда. Затем — контрреволюция, финансированная Рональдом Рейганом на деньги, полученные благодаря незаконной продаже оружия Ирану. Ужас. Ужас. Ужас. Сегодня ситуация стабилизировалась. Но страна так и не исцелилась от своих хронических болезней, которые могли вспыхнуть в любую секунду…