Лесь
Шрифт:
— А он в свободное время пристаёт к той девушке из обувного. Свояк пролетария, то есть Каролек, является братом девушки, поэтому, сам понимаешь…
— Как это? — забеспокоился Каролек. — Ты раньше об этом не говорил!
— Разве? Вероятно, выпустил из виду. Но все равно, решайся. Подкатываться к той девушке или заботиться о её чести?
— Ладно, лучше заботиться о её чести. Я согласен. Итак, в принципе мы все обговорили, можем играть сразу, без проб. А пропос, а где они репетируют? Нигде ничего не видно. Тайно, что ли?
— Пока что в госхозе, за той горкой. Проходят
Председатель местного Совета посреди тяжких вздохов и многочисленных предостережений, не скрывая опасений, беспокойства и полного отсутствия доверия, лично упаковал святую реликвию и торжественно вручил её Янушу.
— Господа, — торжественно произнёс он, — если бы с ней, не дай бог, что-нибудь произошло… Сами понимаете… Может быть, какой-нибудь эскорт…
Персонал бюро, который очень торопился, как один человек, торжественно поклялся, что ей ничего не будет. Посвящённый во все письменные инструкции Бьерн был препровождён к автобусу.
— А он сможет? — забеспокоился Лесь, подпавший под влияние опасений председателя местного Совета. — Может быть, ему лучше ехать прямо в Варшаву и там сделать отпечатки в бюро?
— Не морочь голову, во вроцлавском градоуправлении им займутся, — нетерпеливо ответил Януш, — Там Метек, я распорядился, чтобы он пошёл к нему. А в Варшаву было бы слишком долго.
— Так может быть, кто-нибудь из нас?..
— Исключено, мы все играем в представлении. Остаётся только он.
После захода солнца помещение госхоза было переполнено через край только актёрами. На возвышении сидела Барбара с машинописным текстом в руках и с выразительным удовлетворением читала, обращаясь к вертящемуся возле неё Лесю:
— Вон с моих глаз, пан граф. Вы размазня, граф, а я жажду силы, которая должна быть в человеке.
Ожидающий своей очереди Каролек все чаще и чаще выдавливал из себя какой-то непонятный кашель, а Лесь на коленях скулил с нарастающим жаром:
— О, богиня! Верни назад эти страшные слова! Ведь это не люди, это скоты!
— Дочь моя! — громыхал через минуту председатель местного Совета. — Что ты делаешь? Встань, пан граф! Идём со мной в биллиардную, у моей дочки испражнения в голове…
— Что?!. — вырвалось у Каролека, ожидающего в первых рядах.
— Испражнения, — невольно повторил председатель, глядя в текст.
— Какие испражнения?! Испарения! — закричал разнервничавшийся автор произведения искусства. — У вас просто неисправленный текст!
В следующей сцене Януш прижимался к телу разрумянившейся девушки из обувного магазина, уверяя её без особого убеждения:
— Мы пойдём вместе и разрушим этот источник зла и насилия. Снова трое из нас погибли, а тиран остаётся безнаказанным. Там наша цель!
Девушка из обувного висла у него на плече, затрудняя перелистывание машинописного текста, разгорячённый автор требовал указывания цели вытянутой рукой и непреклонным жестом, и теряющий то текст, то невесту из народа Януш начал постепенно
сомневаться, действительно ли обмен выступления на карту был таким неплохим?Тяжесть своей роли ощутил он, однако, в полной мере в момент, когда, стоя в обществе Барбары над соломенным матрацем, служащем для укрывания парников, представляющую собой болотистую лужу, он говорил:
— Ваша милость, графиня, вы испачкаете туфельки…
— Так перенеси меня, — предложила в ответ Барбара.
Януш узнал из текста, что должен в это время смотреть в даль, не слушая надоедливой аристократки, поэтому он уставился в транспарант: «1 Мая праздник рабочего класса», безнадёжно стараясь найти способ открутиться от роли знаменитости. Он мог представить себе лишь то, как ломает ногу, и больше ничего.
— Перенеси же меня! Чего ждёшь? — читала Барбара. — Боишься?
Януш продолжал находиться в прострации с выражением неудовольствия на лице. Мысль о поломанной ноге пробуждала в нем смертельную неохоту. Барбара оторвала глаза от текста.
— Перенеси же меня, черт тебя побери, что ты застыл, как соляной столб?
— Ты что, идиотка? — обиделся Януш, отрываясь от своих мыслей, — Что я, культурист?
— Вы обязаны перенести графиню! — с нажимом произнёс автор.
Януш прекратил сопротивление. На другой стороне соломенной лужи Барбара изменила желание.
— Я хочу вернуться, — сказала она с гримасой. — Перенеси меня обратно…
— Бог мой, вы не преувеличили, пан автор? — спросил разъярённый Януш, когда Барбара начала требовать перенести её в четвёртый раз. — Я что, весь спектакль так и должен с ней бегать по той соломе? Сократите хоть немного!
— Нужно показать, что даже любовь аристократки была для народа тяжестью, — поучительно произнёс автор. — Эта сцена должна быть доказательством. И вообще не стоните при этом, вы ведь представитель физической мощи…
Каролек забавлялся в стороне этим зрелищем, но до той поры, пока не пришло время его собственному выступлению. Вообще говоря, непонятное сперва согласие Януша на такую мучительную роль представителя пролетариата стала в конце концов ясной и понятной. Углубившийся в собственный текст Каролек сделал открытие, что, во-первых, значительно более тесные отношения объединяют девушку из народа с братом, нежели с женихом, во-вторых, от начала до конца пьеса наполнена моралистическими сентенциями в количествах, превышающих человеческую выдержку, а в третьих, содержание сентенций находится в удивительном несоответствии с возможностями его памяти. При словах:
— Сестричка моя любимая, дети, которых ты будешь носить на руках, наверняка доживут до лучшего будущего, а мы, братья, пойдём объединяться в жаре и труде! — он пришёл к выводу, что из двух зол он лучше бы носил Барбару весь спектакль. Но было уже поздно вносить какие-либо изменения, и персонал приступил к выучиванию ролей на память.
В это же самое время директор бюро, бледный, с отчаянием в глазах, среди бесчисленных проявлений признаков угнетённости, читал главному инженеру срочную депешу, полученную только что от осуществляющего инвентаризацию персонала бюро.