Лесная обитель

– Ты сразу приехала с Лианнон в Лесную обитель? – продолжала настойчиво расспрашивать Эйлан.

– Нет. Кажется, тогда Вернеметон еще не построили. – Кейлин собралась с мыслями. – В Эриу Лианнон обучалась с bean-drui, со жрицами храма Бригиты, который находится в Друим-Клиаде. По возвращении в Британию мы первое время жили в круглой башне на берегу моря. Это очень далеко, к северу отсюда. Помнится, башня была окружена кольцом из белых камней; ни один мужчина не смел переступить ограждение, иначе его ждала смерть. Это дозволялось только архидруиду, тому, который был до Арданоса. Лианнон всегда относилась ко мне, как к приемной дочери. Однажды она сказала кому-то, что меня оставили одну на берегу моря и она подобрала меня там. И это почти что правда – я никогда больше не видела никого из моих родных.

– И ты не скучала по своей матери?

Взволнованная нахлынувшими воспоминаниями, Кейлин ответила не сразу.

– Твоя мать, наверное, добрая, она любит тебя. У меня была не такая мать. Нет, она не была злой. Но я не любила ее, да и она меня тоже. – Кейлин замолчала, настороженно вглядываясь в лицо Эйлан. «Какая сила таится в тебе, девушка, – думала она. – Как тебе удается разбудить во мне все эти воспоминания?» Жрица вздохнула, пытаясь найти нужные слова. – Для моей матери я была обузой, лишним ртом в семье. Много лет спустя я как-то увидела на рынке в Деве старуху, похожу на мою мать. Конечно, это была не она. Но когда я поняла, что обозналась, я даже не почувствовала сожаления. Тогда-то я впервые подумала о том, что роднее Лианнон у меня никого нет. Позже я стала считать своими близкими и жриц Лесной обители…

Кейлин надолго умолкла, наблюдая за Эйлан: девушка пыталась представить, как можно жить, не имея родных. Жрица заметила, что Маири с любовью опекает Эйлан, хотя и командует ею по праву старшей сестры; судя по рассказам Диды, они с Эйлан росли, как близнецы. Но Кейлин вдруг поняла и другое: ни с кем из родных Эйлан никогда не разговаривала так откровенно, как сейчас говорила с ней; так же и она сама никогда не изливала душу другим жрицам.

«Рассказывая ей свою жизнь, я словно беседую сама с собой, – печально размышляла Кейлин, – или с той девушкой, чистой и невинной, которой я всегда хотела быть».

– Здесь в темноте, у мерцающего очага, я вдруг вспомнила ранние годы моей жизни, – наконец снова заговорила жрица, устремив взгляд на тусклый огонь; и ей казалось, что она катится и катится по длинному туннелю, уносящему ее в далекое прошлое. С губ Кейлин потоком полились слова, будто неведомая колдовская сила заставляла ее говорить. – Я почти не помню отчего дома. Жили мы в хижине, и там всегда было темно и дымно. У меня саднило в горле от этого смрада, и я убегала к морю и бродила одна по берегу. Чаще всего я вспоминаю крик чаек. Над башней, где мы жили первое время, когда приехали из Эриу, тоже кружили чайки. И когда мы перебрались в Лесную обитель – давно это было, – я больше года не могла привыкнуть к тому, что не слышу звуков моря; даже спала плохо из-за этого. Океан я любила. А когда я думаю о… доме… – Кейлин запнулась в нерешительности, – сразу вспоминаю детей. Они постоянно хныкали, визжали, цеплялись за материн подол или липли ко мне, если мне не удавалось отделаться от них; сколько помню, мать всегда носилась с каким-нибудь малышом на руках. Но даже побоями невозможно было заставить меня сидеть дома, толочь ячменные зерна или возиться с бесштанной хныкающей братией. Просто удивительно, что я не возненавидела всех детей вообще, – добавила она. – Правда, такие ребятишки, как малышка Маири, не могут вызывать раздражения. Это желанные дети, и о них хорошо заботятся… Наверное, и отец у меня был, но я уже с раннего возраста понимала, что он совсем не помогает матери; лишь каждый раз награждает ее очередным младенцем. – Жрица помолчала. – Мне кажется, Лианнон пожалела меня, потому что я была похожа на голодную нищенку.

Произнеся эти слова, Кейлин и сама удивилась, что в них не слышалось горечи, словно она давно смирилась со своим безрадостным прошлым.

– Я даже не знаю точно, сколько мне лет. Я прожила с Лианнон больше года, когда заметила, что мое тело приобретает женские формы. Думаю, тогда мне было лет двенадцать. – Она неожиданно прервала свой рассказ, и Эйлан с удивлением взглянула на жрицу.

«Я – женщина, жрица, – говорила себе Кейлин, – я – колдунья, которая способна испугать вооруженных мужчин!» Однако завороженная тусклым пламенем очага, она все глубже и глубже погружалась в воспоминания, и ей казалось, что она не могущественная жрица, а до смерти запуганная маленькая девочка. Какая из них настоящая Кейлин? А может, мерцающие в темноте угольки увели ее в мир иллюзий?

– Наверное, я испугалась сильнее, чем мне кажется, – сдавленным голосом промолвила жрица. – А может, потому что сейчас глубокая ночь и нас окружает темнота, у меня такое ощущение, будто мы находимся вне времени. – Она взглянула на Эйлан, словно это могло придать ей силы, чтобы говорить честно и откровенно. – А может, потому что я рассказываю свою жизнь тебе…

Проглотив комок в горле, Эйлан призвала на помощь все свое мужество, чтобы взглянуть в глаза жрице, которая пристально смотрела на нее. «Правду… Открой мне правду», – слышала Кейлин непроизнесенную вслух мольбу девушки, словно это она говорила себе сама. Как знать, кому из них двоих эта правда нужнее?

– Я никогда не рассказывала об этом Лианнон, и Великая Богиня не покарала меня… – Кейлин казалось, что какая-то неведомая сила вытягивает из нее слова. – Много лет уж прошло с тех пор, и, возможно, мне станет легче, если я открою свою тайну.

Эйлан протянула Кейлин руку, и пальцы жрицы стиснули ее запястье.

– Когда в дом ввалились разбойники, я все вспомнила, как наяву. В детстве, прибегая на берег моря, я нередко встречала там мужчину. Он жил один. Думаю, его прогнали из клана. Таким не место среди людей, – зло добавила она. – Поначалу я доверяла ему. Он дарил мне маленькие безделушки, которые находил на берегу: ракушки, красивые перья. – Кейлин помолчала. – Какая же я была дура, полагая, что он не может причинить мне вреда. Но откуда мне было знать? Мне ведь никто ничего не объяснял.

Кейлин невидящим взглядом смотрела на огонь, но в той хижине было темно, и ни единый луч света не проникал в затаенный уголок ее памяти.

– Я ничего не подозревала. Не понимала, что ему нужно от меня, когда он однажды затащил меня в свою хижину… – Она содрогнулась, терзаемая ужасным воспоминанием, о котором и теперь не могла спокойно говорить.

– И ничего нельзя было сделать? – словно с какой-то далекой звезды донесся до нее голос Эйлан.

– А что я могла сделать? – резко отозвалась Кейлин, по-прежнему не отрывая взгляда от мерцающих угольков, словно они были для нее спасительной нитью жизни. – Я… я с плачем кинулась бежать… Я рыдала так долго. Мне казалось, будто я растворилась в своих слезах. Все мое существо было наполнено ужасом и омерзением… Мне трудно об этом говорить. Но кому я могла пожаловаться, ному я была нужна? – Она надолго замолчала. – Я и сейчас, словно наяву, ощущаю запах, стоявший в той хижине, – зловонный запах испражнений, гнилых водорослей и папоротника; помню, как он повалил меня на эту мерзость. Я скулила, как собачонка, не понимая, чего он хочет. Я ведь была еще совсем ребенком. С тех пор я не выношу запаха моря и папоротника, – добавила жрица.

– Кто-нибудь узнал об этом? Его наказали? – спросила Эйлан. – Мой отец, наверное, убил бы того, кто посмел бы прикоснуться ко мне.

Высказав вслух то, что долгие годы терзало ей душу, Кейлин почувствовала облегчение. Она прерывисто вздохнула.

– Я росла среди варваров, но надругательство над женщиной, тем более над ребенком, в нашем племени считалось преступлением. Если бы я пожаловалась на насильника, его посадили бы в клетку, а потом сожгли бы на медленном огне. Ему было известно, какое наказание его ожидает, и поэтому он пригрозил мне, чтобы я молчала. Но ничего этого я не знала тогда. – Теперь Кейлин говорила как-то отрешенно, словно рассказывала не о себе. – А год спустя я встретила Лианнон. Ей бы и в голову не пришло, что такая маленькая девочка, какой я тогда была, уже не девственница. А когда я узнала ее ближе, поверила в ее доброту, было уже поздно открывать свою тайну. Я боялась, что меня отправят обратно домой. Так что видишь, никакой святости и божественности во мне нет, все это обман, – безжалостно заключила Кейлин. – Если бы Лианнон знала, что со мной произошло, я никогда не стала бы жрицей, но я сделала так, чтобы она ничего не узнала. – Кейлин отвернулась. Воцарилась тишина. Она длилась лишь мгновение, но жрице показалось, будто прошла целая вечность.

– Посмотри на меня…

Как бы помимо своей воли Кейлин перевела взгляд на девушку. Одна половина лица Эйлан сияла лучезарностью Великой Богини, другая была скрыта тенью.

– Я верю в тебя, – серьезно сказала девушка. Кейлин судорожно вздохнула, на глаза навернулись слезы, и черты Эйлан потонули в прозрачной пелене.

– Я живу только потому, что верю: Великая Богиня не держит на меня зла, – снова заговорила жрица. – К тому времени, когда я поняла, что совершила великий грех, я уже стала послушницей. Но никаких дурных знамений не было. Когда меня посвятили в жрицы, я думала, меня поразит гром небесный, но и этого не случилось. Тогда в мою душу закрались сомнения: существуют ли боги вообще, а если все-таки они есть, то их, должно быть, не интересуют деяния простых смертных.

– А может, они просто гораздо милосерднее, чем люди, – добавила Эйлан и тут же зажмурилась, как бы изумляясь своему безрассудному высказыванию. Прежде ей и в голову не приходило усомниться в мудрости таких людей, как ее отец и дедушка. – Почему вы покинули башню на берегу моря? – спросила она через некоторое время.

Кейлин, погруженная в воспоминания, вздрогнула от неожиданности, затем ответила:

– Потому что римляне разрушили святилище на острове Мона. Ты об этом слышала?

– Мой дедушка – он бард – знает сказание про те события. Но ведь это же случилось очень давно, еще до твоего рождения…