Лесные суровежники

Зла-то тут, конечно, никакого нет, потому как лесовины в огне не горят и порону им от этого никакого. А дом и наново отстроить можно. Не забота.

Запалил Мираш факел смоляной… и вдруг факел этот в лису-огнёвку оборотился. Вырвалась лиса из рук верши и вокруг дома побежала. Где пройдёт и хвостом пушным помашет, там и пламя подымается. Мираш и глазом моргнуть не успел, а огонь уже всю избу объял, и по крыше пополз, щёлкая черепицей, как орехами.

Так дотла домишко и сгорел. Прошёлся Мираш вокруг пепелища – ладно всё получилось, на загляденье. Только угольки чёрные в дыму лежат да потрескивают. А от лесовинов ничегошеньки и не осталось… И памяти никакой. Ни косточек, ни вещей каких, негорючих. В небеса лишь чёрная тучка поднялась и зависла над болотом в верхотурине. Аккурат над тем местом, где пожар случился. Другие облака и тучки ветром в сторонку относит, а эта недвижно установилось. Крепко, слышь-ка, держится, точно никаким ураганом её не сшибёшь. Странная вовсе тучка, на других и не похожая. Бурлит, клокочет – и воронки на ней, и лохмотья друг на дружку налезают, и скручиваются они, и сплетаются. С час где-то эта тучка клокотала, а потом успокоилась и в ровнёхонькое пушистое облако переродилась, словно светлую песцовую шубку на себя примерила. Так и засверкал, заискрился мех на солнышке.

Вдруг прямо из облака молонья ударила. Без грома так-то, тихонько возле пепелища стеганула. И на том самом месте, где она в землю ушла… лесовин Дорофей объявился. Оправился с ходу, ощупал себя со всех сторон, бородёжку огладил – и перемены в нём никакой. Может, даже ещё справнее стал. Глянул он на Мираша укорчиво и погрозил кулаком.

– Ишь, шельмец, что удумал! – закричал он. – Так ты гостей привечаешь?! – и вдруг сник и махнул рукой. – Ладноть уж… сам по молодости такой был. Стало быть, загостевались мы…

Из облака одна за другой молнии полетели. И то тут, то там лесовины наявляться стали. Кто смеётся, а кто тоже на Мираша напустился. Без злобы, правда, грозятся, словно потешаются.

Супрядиха подскочила к Мирашу и выпалила восхищённо:

– Говорю же, наший он! Ох и смекалистый! Ох и смекалистый! Настоящий суровежник! Дай я тебя поцелую! – прихватила вершу крепко за плечи и в щёку клюнула.

После того собрались лесовины скоренько и, довольные и весёлые, полетели к Северьяну Стамушнику гостевать. Про ссоры и не вспоминают. Друг у дружки о Мираше справляются. Ну и промеж собой всё-таки оценку такую дали: дескать, не весь верша, не весь, то есть дурачок…

Зарубка 2

Шальная девка

Ну и зажил Мираш в лесовинах. Сразу же, вопреки советам и наумкам, захотелось ему людей смотреть. Мечта всё-таки… Лес, думает, от меня никуда не уйдёт, а на человеков своими глазами глянуть надо: может, напраслину на людей наводят.

А тут вдруг Супрядиха Уховёртка заявилась.

– Хочу, – говорит, – тебя в деревеньку сводить. Супостатов этих показать. Когда ты ещё сам соберёсся! А я тебе сама укажу, какой худой человешка, а который и ещё хуже. Ясное дело, пока зачнёшь тореть да навыкать, сколь времени утечёт?!.. А я тебе, так уж и быть, весь расклад предоставлю…

Мираш вовсе не обрадовался, сам, вишь, хотел всё узнать, а тут, получается, с чужого языка складывать придётся. Потом поразмыслил да и согласился. Всё равно, думает, меня не обманешь.

Повела Супрядиха вершу в Канилицы. Деревенька хоть и небольшая, а дворов полста наберётся. Слушает Мираш ключницу, и, по словам её, выходит, что ни одного доброго человека там нет.

– Вот сам увидишь, – заверила она. – Одни злыдни.

Мираш своё заладил: человеками, дескать, не интересуюсь, на домашнюю животинку желаю глянуть. Сам разговор в сторону уводит и знаниями своими хвалится.

– Я по животинке, – говорит, – сильно обученный. Если тепло излучает, значит, молочное животное или птица. Вот если бы рыбы были теплокровные, то вода в речках была бы горячая и лёд зимой толсто бы не замёрз. Или вообще бы льда не было.

А тоже – промашка у него вышла: бурундука от белки отличить не смог… Подозвал векшу² и спрашивает:

– Хорошо ли тебе, бурундучок, живётся, сытно ли?

Белка фыркнула обиженно и стреканула от лесовинов. Только хвост по деревьям замелькал.

Супрядиха прыснула в платок и наставлять Мираша взялась.

– Всему тебя обучу, – говорит, – ты только с человеками тут одними подсоби…

Ну и заподозрил Мираш неладное.

Пришли в деревню (невидимые, конечно, для человеческого глаза), и Супрядиха к нужной для себя избе потянула. Но Мираш заартачился и в другую сторону повернул.

Зашли в первое подворье. Мираш и спрашивает:

– Где тут куровник?

– Что за куровник? – не поняла Уховёртка.

– Ну, где куры и другая птица живёт.

Супрядиха ещё лише утвердилась, что Мираш недалёкий – не ошиблись, стало быть, лесовины, – и посмеяться надумала. Завела вершу в конюшню, показывает на кобылу с жеребенком и говорит:

– Вот гусыня тебе. Любуйся…

А Мираш вдруг знания обнаружил… Только посомневался немного. Почесал в затылке и спрашивает, на жеребёнка показывая:

– Только не разберусь никак… это от лошади приплод?

Так и ходили по избам и подворьям, друг дружку с толку сбивая, пока Супрядиха не подвела Мираша к тому дому, к которому поначалу тянула. Обычный такой домишко по улице вовсе непримечательный, а Мираш сразу неладное почуял. И мысли невровень пошли, сторонние подбиваться стали.

Надобно сказать, верши в будущее смотреть могут. Не так, конечно, что всё про всё им известно и что хошь предскажут, – нет, об этом и говорить нечего. А почуять могут событие важное, которое уже совсем близко – за час – за два так-то. Есть и такие верши, что и за сутки скажут, но это редкость вовсе. Да и нет никакой предопределённости.

Вот и сейчас Мирашу подсказки и наумки пошли. Не успел он и в толк взять, что да как, к дому машина грузовая подъехала. Да резво так, чуть забор не смахнула. А тёмненько уже – не очень-то и видать, даже для глаза лесовина. Погляделось Мирашу: женщина с машины метнулась, словно напуганная сильно. За ней шофёр кинулся, крича снадрыву:

– Ленку, Ленку держите! Спятила совсем баба! Наделает сейчас делов!..

Сам, видно, распалился не на шутку. И собака рванулась с цепи, и чуть лаем не захлебнулась.

Мираш тотчас же в этот дом поспешил. А Супрядиха вдруг испугалась (то было обрадовалась, когда Мираш к дому привернул, а тут в женщине кого-то признала…) и давай вершу отговаривать. Мол, пустое дело, рассорка семейная… Только он и слушать не стал, даже не обернулся. Ну и, по своей сути, не в двери вошёл, а через оконное стекло просунулся – сквозь прозрачное оно, знаешь, всегда легче препятствия одолевать. Разобраться решил, конечно, в чём суматоха, ну и по доброте душевной отозвался. Оно, вишь, может, помощь нужна, а для верши испуг снять – дело пустяшное, ни с какой мальханкой³ даровитой не сравнить.

А Супрядиха следом не пошла. К лесу поворотилась и чезнула второпях, будто её и не было.

* * *

В доме этом старая Агафья живёт. В Канилицах она за первую целительницу слывёт. Врачует на-умёк, да ещё самогоном и бурдёшкой потихости приторговывает. Знатный, слышь-ка, у неё самогон получается. Чего уж она там мешает, трав ли, настоек каких, вот только селяне до своего срока не доживают и на здоровье утлые становятся.

На самогон, конечно, никто не грешит, а сразу к Агафье и поспешают – порчу да сглаз снимать. Оттого у неё всякое время в избе народ толкошится. Кому пошепчет и воск отольёт, а кому и на картах скинет – про судьбу расскажет. Будто на карты она, судьба-то, и намётана. Словом, Агафья всегда при деле и не скучает нисколь.