Лестница грез

Степан просиял, завидев меня, как старый медяк на солнце. Ещё бы не сиять такому молодцу, когда вокруг такая оранжерея, девицы, как цветочки, на любой вкус, и он весь из себя, красавец, специально взобрался на самую верхнюю ступеньку, чтобы его все узрели и он не упустил бы какую-нибудь смазливую юную жертву. Жертва, наверное, обозначилась, ибо вдруг, позабыв о нас, Степан сорвался с места, только мы его и видели, и рванул в толпу, которая его тут же поглотила. Мы вздохнули с облегчением, большинство девчонок- волейболисток мне были знакомы. Играли или вместе, как с Риткой, или друг против друга в соревнованиях спортшкол. Но теперь мы одна команда и нам вместе пахать за наш Кредитно-экономический институт.

В моей группе, сплошь проживающей в общежитии, была ещё одна новенькая девушка. С ней и невысоким пареньком по фамилии Горин Толя мы уселись за один стол. В ожидании преподавателя мы весело беседовали, когда вдруг в дверях аудитории появился высокий юноша с африканского континента. Он тоже присел к нашему столу, улыбаясь во весь рот белоснежной улыбкой и обнажая красивые ровные зубы-клыки. Девушку звали Аида, она была высокого роста и с необыкновенно красивым благородным лицом. Она уже не впервой переводится из вуза в вуз. Похоже, ищущая натура, сначала поступила в технический вуз, потом ушла в университет, досдавала кучу экзаменов, но и там не понравилось, решила найти своё призвание здесь. Так мы с Аидой и держались вдвоём до окончания института. Хотя обе не очень баловали его своим посещением.

Она тоже жила в общежитии, и вообще на весь поток помимо меня была еще только одна одесситка. В этом институте своих собственных подсобных хозяйств не было. Но теперь учхоз имени Трофимова сменила глухая дыра с символичным названием «Чёрная грязь», куда мы добрались к вечеру, хотя отъехали от института рано утром. Как-то раньше до меня не доходило, что одесская область такая здоровенная. Село, в которое мы попали, можно было увидеть только в кино начала двадцатого века. Те же хатки-мазанки с соломенными крышами, с земляными полами, нищета, голо, нет деревьев, неуютно, но зато жгуче-чёрная земля. Нас, несколько человек, поселили у одинокой старухи с царским именем Екатерина, доживающей свой век с пожелтевшими фотографиями на сырых, в подтеках, стенах.

– Баба Катя, а почему у вас нет сада вокруг дома?
– спросила ее Аида.
– Такая богатая земля, а ничего вокруг дома кроме мелкого винограда. У нас в селе такой только на кислое вино годится.

– А на кой ляд мне он нужен, ваш сад? Я сажать его буду, горбатится, а вы приедете и всё обчистите. Были и у нас сады, а как платить за каждое деревцо усатый приказал, так всё и вырубили. И виноградникам бедным досталось. Чем они ему мешали, пил бы и наше вино, а не свое грузинское, наше вкуснее. Дед, царствие ему небесное, заместо воды потреблял. Под трактор попал, а черт здоровый был, по нескольку мешков картошки зараз таскал.

Видно, Аидино любопытство задело старуху за живое, да и поговорить захотелось, одинока, за целый день не с кем словом перемолвиться.

– А засуха яка была? Всё ж здесь сгорает без воды. Ну, посажу. Так пока то дерево вырастет, я уже на том свете буду. И не для кого. Насажаешь на свою голову, а потом прийдуть и всё подчистую сгре- буть, а ты як хочь, так и живи, хочь живи, хочь помирай. Все на этом чернозёме подохли с голодухи. Кладбище с краю бачилы, так там усе в один год. Так хай они опять приходют и браты нема ничого.

Нам было жаль эту бедную крестьянскую женщину, сгорбленную под тяжестью лет. Она передвигалась с трудом, опираясь на толстенную палку. Кто эти люди на фотографиях, если живы, почему не помогают, или тоже влачат жалкое существование в такой ужасающей нищете. Где же наш чертов социализм со всеми благами для простого народа, который, как эта баба Катя, угробил свою жизнь на его процветание. Но цветочки-то с ягодками кому-то всё же достаются?

Как баба Катя похожа была на нашу, с моей Коганки, бабу Женю, торговку семечками, с её каморкой с земляным полом, такую же одинокую и несчастную, схоронившую своих двух сыновей ещё в гражданскую. Если бы тогда не мы, дети, так она бы и лежала мёртвая в своей комнатке. Никому ненужная. Случайно обнаружили ее, когда, заигравшись своими шалостями, мячом разбили окно. И нашу хозяйку может ждать такая же участь. Избушка на отшибе, редко кто сюда заглядывает, особенно поздней осенью в непролазную грязь или зимой. Село метко названо - Черная грязь. Жизнь здесь теплится лишь в летнюю страду, когда уборочная в разгаре.

– Баба Катя, а спать нам на чем?
– после целого дня работы на току и приблизительно километра до ее хатки очень хотелось прилечь отдохнуть. В доме или домике - язык не поворачивается назвать так это покосившееся строение на курьих ножках - ничего не было, кроме продавленного временем дивана, касавшегося выгнутым днищем пола.

– Идите до сарая, там найдете.

Из сарая мы таскали разобранные старые ржавые железные кровати, пытались их собрать, но спать на прохудившихся дырявых сетках было невозможно, и отнесли весь этот хлам обратно. Пошли набивать соломой дырявые чехлы матрацев, усаживаясь все вместе на один для утрамбовки. Умываться, стираться бабка предложила нам на ставке, а если в хате хотите, то таскайте оттуда воду. А для питья она открывала нам крышку неглубокого колодца, предупредив: без кипячения нельзя. Пошли искать тот ставок. Два раза проскочили мимо загаженной лужи, в которой плескались утки, разукрашенные хозяйками во все цвета радуги, для опознания, где свои, где чужие. Больше всех было окрашенных зелёнкой, у кого хвосты, у кого шеи, у других кресты на спине. Даже не подумали, что это и есть тот самый ставок, в котором можно помыться и постираться.

Баба Катя залепетала, что только с пятого сентября ей будут за нас платить, а она рассчитывала, что сразу, поэтому особых угощений не припасла. Ни коровы, ни даже задрипанной козочки она не держала. Попили непонятного чая с серым хлебом и улеглись на боковую на соломенные тюфяки, не раздеваясь. К утру еле встали, так отдавили себе все места. Кляня всё на свете - и эту бабку жадную, и эту деревню, - неохотно поплелись на ток. Ко всем радостям заморосил дождик. Стало холодно и сыро, похоже, ночью вообще подморозило. На току нас ждала громадная гора кукурузных початков, которые нужно очищать от уже подгнивших скользких листьев и мокрых вонючих волос голыми руками. Очищенные початки перетаскивать поближе к громыхающей дробильной машине, под навес. Эта зараза с такой скоростью перемалывала качаны, что за ней мы просто не поспевали.

В полдень привезли обед. На первое редкая жижа, в которой непонятно что плавало, кости без всякого намека на мясо, видно, обглодали еще до нас. На второе макароны, здесь мясо было, очень тонкий кусок, залитый подливой, жесткое, еле разгрызли. Никаких кружек, тем более стаканов, в эти же немытые после супа миски нам налили компот из сухофруктов. Мужик с дробилки, глядя на нас, ухмыльнулся: ну что, девчата, рубай компот вилкой, он жирный. Где он вилки увидел, хорошо хоть ложки дали, а эту жирную гадость пить было неприятно.

Дождь продолжал нудно хлестать, работавшие вместе с нами колхозники оставили остатки обеда нам на ужин вместе с кастрюлями, а сами смылись. Ещё пару часов мы зачищали эти початки, дядька на дробилке матюкался на нас - медленно все делаем, не обеспечиваем ему фронт работ. «Жрёте больше, чем робите», - и погнал нас с тока. Только через два дня выглянуло солнышко, немного подсушило верхний слой этой необъятной горы, полегчало, но рук и пальцев все равно мы не чувствовали. А тут еще подкатил трактор с прицепом забирать зерно. Сидят два бугая в кабине, курят, а мы ломаемся, грузим. Одна из девчонок, которая постарше, стала шуметь: женщинам больше пятнадцати килограммов поднимать не положено. А им по фигу трудовое законодательство: давай - и все. Раз так, мы мешки заполнили на треть, терпимо закидывать, и улеглись загорать. Они нас с молотильщиком отборным матом и стращать, что хер нам жрать будут возить. Здесь уж и мы не выдержали, вовсе сорвались и открытым текстом послала их на х... и еще кое-что добавили. Решили вернуться в институт, и пусть наш деканат с этими сволочами-бездельниками разбирается. Нашли дурочек, сами палец о палец не ударяют, на чужом горбу хотят в рай въехать, деньжат заработать. Хер вам, а не деньги за наш счет.

Устало плелись к своей хозяйке, но и тут нас ждала очередная порция неприятностей. Рядом с её хаткой был небольшой огородик, полностью перекопанный и даже грабельками проутюженный. Полсоточки чёрной земли под граблями были так художественно оформлены, что мы подолгу ими любовались. Про себя подумала: старухе нечего делать, вот она этим и занимается. Чуть поодаль начинался её виноградник с пожухлыми уже листьями и гроздьями чёрного мелкого винограда. Она нас, когда мы только приехали, им угостила и предупредила, чтобы сами не тырили и вообще туда не шастали. Мы ещё посмеялись, попробовав этот подарок природы, его есть можно только со страшной голодухи или по приговору самого сурового суда, не иначе. Так и стояла тарелка целый вечер в сенях, к ней никто не притронулся. Бабка её унесла и больше не предлагала.