Лестница грез

Я слушала, как он подкатывался к бабке, втирался к ней в доверие, скорешился так, что она выложила ему все наши домашние секреты, что вот никак внучку не выдаст замуж, а она упрямая, ни с кем встречаться не хочет, и накопившийся запал злости во мне постепенно угасал.

– Я-то думал, что бабушка об Оленьке говорит, а когда побывал у вас дома и увидел фотографии, только тогда понял, что речь о твоей старшей сестре. Вы совсем не похожи, вы разные.

– Она хорошая, а я плохая?

– Не знаю, какая она, а ты просто ещё никакая. Сегодня я понял, что, пока не поздно, мне нужно ноги уносить от тебя подальше. Вот так, Оленька, ты сама о себе ничего не знаешь. В артистки тебе надо было идти, а не в бухгалтерши.

– Во-первых, не в бухгалтерши, я буду экономистом.

– Ну да, как Карл Маркс. Он экономист, а ты будешь - старший экономист...

– Язвите? А во-вторых?

– А во-вторых, никогда не доверяйся подружкам. Они без тебя ко мне в гости приходили...

Мне не очень-то был приятен этот разговор (вот заразы, девки, а мне ни гу-гу, партизаны из катакомб, завтра выскажу им все, что о них думаю), и я мучительно искала способ, как уйти от него.

– Всеволод Иванович, вы очень на меня обиделись за песенку про капитана? Я так, по дурости, не со зла. Импровизатор из меня никудышный.

– Извини за откровенность, баш на баш, это юмор идиотки без мозгов. Талант у тебя впустую пропадает. Хочешь в Москву поехать учиться или в Киев? Могу помочь. Моряку всё равно, где у него семья. Жёны всё равно едут в тот порт, в который приходит судно. И ты будешь приезжать ко мне, или я к тебе. Решай свою судьбу и мою заодно. Бабушка твоя не против.

– У меня ещё мама, и старшая сестра, и дядька милиционер.

– Мы распишемся, а потом им скажем. Я это организую по-быстрому. Как, согласна? Оленька, я сделаю всё для тебя, всё, что ты только пожелаешь. Иди ко мне, я не трону. Так меня, наше поколение, воспитали: до свадьбы ничего лишнего, если только сама захочешь...

Опять двадцать пять. У меня в страхе задрожали коленки. Он смотрел на меня, как змея на кролика.

– Сколько ты будешь меня мучить? Я безумно хочу тебя и не скрываю этого. Я ведь не мальчик, и женщин с моей профессией не часто встретишь. Вот на тебя напоролся, как на айсберг в океане. А ещё одесситка называется: пылкая, живая. Льдинка ты холодная. Наслаждаешься своей победой? Над старым больным одиноким моряком.

– Всеволод Иванович, я сейчас заплачу, как в том анекдоте. У неё такие ручки тоненькие, ножки тоненькие, я её... а сам плачу: жалко так.

Он как оттолкнёт меня, открыл дверь и выставил вон. Я бежала домой, стыдно было, переборщила с этим анекдотом. Дура набитая. А с другой стороны, какое право он имеет требовать от меня улечься с ним в постель.

Лето 1966 года, покатилось дальше, ближе к осени, жара постепенно спадала, приезжих стало заметно меньше, на пляжах посвободнее, да и море больше бодрило, чем ласкало теплой волной. Одесситы наконец вздохнули, цены на Привозе уже не так страшили. Мы с Галкой, прогуливаясь по Фонтану, невольно заворачивали на седьмую, посматривали на капитанский балкон, но он всегда был наглухо закрыт, кухонное окно не светилось, капитан был в плаванье.

В сентябре занятия в институте отложили, нас отправили в очередной колхоз «Червонэ дышло » собирать урожай. Когда вернулись, было уже совсем прохладно. Шли дожди, хотя деревья ещё не сбросили посеревшую листву, которая их совсем не украшала. Скорее деревья были похожи на опустившихся пьющих женщин, которые в молодости были хороши, но с тех пор наряды свои не сменили, не стирали, не гладили. Вечера стали длинными, тёмными, беспросветными.

Я стояла на балконе, набросив на халат плащ, как всегда, с пачкой сигарет в руке. Теперь, когда курила, я всегда вспоминала Всеволода Ивановича. Тучи плотно укрыли небо, во всю ширь горизонта, как будто его и вовсе нет. Наверное, таким его видит капитан. Интересно, где он сейчас? И от этих мыслей становилось так тоскливо, даже плакать хотелось. Капитан сейчас стоит там, на скользкой палубе, и тоже ничего кроме темноты и дождя не видит. Мне за него стало страшно. Завтра сбегаю, посмотрю на его окно, нет, лучше позвоню из института. А что я ему скажу? Вдруг не узнает, спросит: какая такая Оля? Не знаю никакой Оли, и не звоните сюда больше. Все же позвоню, услышу его голос и сразу повешу трубку.

Я приподнялась, хотела выбросить бычок подальше от балкона и услышала, как кто-то окликает меня. Внизу стоял капитан. При полном параде, в фуражке с крабом и чёрном блестящем плаще, который от дождя ещё больше блестел. Только бы сейчас никто из моих домашних не выполз на балкон, тогда мне капец. Махнула ему рукой, мол, идите, я сейчас.

Погасила сигарету, сказала Алке, что сбегаю к Лильке Гуревич за книжкой, скоро вернусь. Для наглядности даже не одевалась, так и помчалась. Капитан всё понял, прошёл вперёд, я его догнала.

– Ты куда, совсем раздетая, простудишься, дождь ведь ледяной! Быстрее в парадную, согреешься немного, вся дрожишь от холода, - продолжал Всеволод Иванович, - или беги домой, оденься как следует.

– Меня больше не выпустят. И так их обманула, а в парадную нельзя, меня же все здесь знают.

Мы были как заговорщики какие-то. Он взял меня за руку, осмотрел с ног до головы.

– Ты с ума сошла, у тебя голые ноги. Господи, детский сад. Пойдём скорей ко мне. Под теплым душем согреешься.

– Неудобно, лучше домой вернусь, только к Лильке забегу. Алке же соврала, что за книгой иду.

– Оля, мне завтра снова в рейс, да не бойся ты меня, обещаю, всё будет по-честному.

Как не поверить, глядя в эти пронизывающие меня любовными лучами глаза. Дождь как назло усилился, рванул ливнем, ещё и с косым ветерком. Мы взялись за руки и побежали, один старый, другой малый. Влетели к нему в квартиру, мокрые, как после стирки, хоть выжимай, особенно я, без головного убора, без чулок. Вода в лодочках хлюпала. Капитан суетился, сбросил мой плащ, туфли отнёс в ванную, воткнул в радиатор. Включил кран с горячей водой. Но вода из него лилась такой же ледяной, как ливень, под который мы попали. Капитан достал из комода шикарное махровое полотенце и стал им вытирать мои волосы, затем усадил на диван и принялся растирать ноги. Диван был разложен и покрыт смятым постельным бельём. Комната была не прибрана. Он старался навести хоть какой-то порядок. Потом плюнул и уставился на меня.

– Какая ты смешная, ненакрашенная. Господи, тебе сейчас можно дать от силы лет пятнадцать. Сильно похудела, бледная такая, заболела? Я несколько раз поджидал тебя, но напрасно. Где ты была?

– Весь сентябрь в колхозе ошивалась. Битва за урожай. Раньше колхозникам было по барабану, как студенты работают. Мы и работали, особенно не перетруждались. А сейчас не просачкуешь.

– Почему, что изменилось? Ну-ка, товарищ Карл Маркс, объясните.

Я взбрыкнула: паразит, опять над бедной девушкой надсмехается, Маркса вспомнил, сейчас покажу вам этого бородача. Вам как - доходчиво или по-научному? Лучше по-научному, все-таки на экономиста учусь. Мне вдруг так захотелось блеснуть своими знаниями, удивить его взрослыми грамотными объяснениями.

– В колхозах - всё, палочки-трудодни кончились. Прошлый век. Деревня сейчас тоже производство, теперь там каждый месяц платят зарплату. Сколько потопаешь, столько и полопаешь. Есть нормы, каждый день наряды закрывают, всё честь по чести, как на заводе. Вот и все нами заработанное им в наряды зачисляли. Тёток сволочных в надсмотрщицы приставили, целыми днями командовать нами и следить, чтобы не волынили. Еще бы хоть кормили по-человечески, кормёжка ужас какой была. Выручали кавалеры трактористы.