Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

«Вот так, — заканчивала эту историю мать, — вот так остался он евреем. Рассказывал, что показался ему тот архиерей настоящим Авраамом-авину».

Во время Крымской войны воевал Зелиг Бердичевский в Севастополе, заслужил серебряную медаль и бронзовый крест за храбрость. После войны ему позволили уволиться из армии. Так он вернулся наконец в Яворицы, где не осталось почти никого из родных. Женился на девушке-сироте Эстер, но прожил в браке чуть больше года, дождался рождения сына и вскорости умер — от тех пуль, то ли турецких, то ли французских, которые прочно засели в его еще крепком сорокалетнем теле.

— Жаль, не сподобился ты иметь сладкий голос. — Эстер Бердичевская огорченно поджала губы. — Ты уже мог бы быть хазаном, жениться на Рейзел, иметь свой дом… — Она скорбно вздохнула. И сын тоже вздохнул, скороговоркой прочитал благословение и разломил кусок сухого колючего хлеба. Упоминание имени девушки, в которую он раз и навсегда влюбился двенадцатилетним мальчишкой, окончательно испортило ему настроение. Увы, Рейзел Белевская, дочь Аврума и Ривки, первых яворицких богачей, была недосягаема для полунищего меламеда.

Эстер заметила омрачившееся лицо сына и постаралась исправить собственную оплошность, переведя разговор на другое.

— Вчера я видела Шмуэля Пинскера, — сказала она. — Знаешь, Береле, он очень странно себя ведет.

— Да? — рассеянно пробормотал Борух. Он все еще переживал очередное напоминание о несчастной любви. — Совсем остыл… — Меламед поднялся, выплеснул чай из жестяной кружки в помойное ведро, налил свежего кипятку из самовара. — И что же тебе показалось странным, мама?

— Во-первых, он очень похудел. — В голосе Эстер звучало задумчивое неодобрение. — А во-вторых, вел себя будто пьяный. Болтал что-то о доме… Глаза у него были как у сумасшедшего… — Она немного подумала, потом пояснила: — Не такие, как у Сендера-дурачка, а как у настоящего сумасшедшего…

Борух пожал плечами. Шмуэль Пинскер не был местным уроженцем, он приехал в Яворицы лет пятнадцать назад из Литвы. Для большинства местных евреев Пинскер все еще оставался чужаком. Он жил совершенным бобылем в большом двухэтажном доме, купленном когда-то за сущие гроши. Дом располагался в двух кварталах от Бондарного переулка, где снимали жилье Бердичевские.

— Богатые люди часто становятся чудаками, — наставительным тоном заметил Борух. В голосе звучала скрытая ирония бедняка. — Деньги, знаешь ли, они заставляют человека изменяться.

Мать не заметила иронии.

— Хорошенькое богатство! — возразила она. — Тоже скажешь… Да что у него есть за душой, кроме этого дома? А дом-то, хоть и большой, спору нет, но я вот вчера видела: крыша дырявая, стены покосились. Один ремонт в хорошие деньги станет!

— Ну, свой дом — всегда свой дом. — Борух допил чай, поднялся. Настроение его то ли после рассказа о странном поведении Пинскера, то ли просто после горячего чая почему-то немного улучшилось. — Мне пора, — сказал он.

— Будь внимателен и осторожен, — напутствовала его мать. — Не промочи ноги.

Борух наклонился к ней, коснулся губами сухой щеки.

От матери пахло старостью.

Борух Бердичевский вышел на улицу, плотно притворил за собою дверь.

Здесь было холодно и ветрено. Дождь наконец-то прекратился, но ветер заполняла мелкая водяная пыль, бившая в лицо и заставлявшая напряженно морщиться редких прохожих.

Меламед поднял воротник, уткнул нос в штопаный-перештопаный шарф и тут же едва не попал под мощную струю из-под колес телеги молочника Менделя Хайкина. Пустые бидоны гремели оглушительно, поэтому Борух не услыхал предупреждающего окрика Менделя.

Он прижался к стене дома, перевел дыхание. Вода не попала на Боруха, но, шарахнувшись от телеги, Борух попал в глубокую лужу. Правый сапог немедленно наполнился холодной водой. Меламед огорченно покачал головой. Нет, сегодняшнее утро определенно не способствовало улучшению настроения.

В соседнем квартале он неожиданно наткнулся на неподвижно стоявшего человека. Человеком этим оказался местный яворицкий сумасшедший по имени Сендер, по прозвищу Сендер-дурачок. Его дом находился на окраине Явориц, в Чумацкой слободе. Не дом даже, а так — старая лачуга, которую он смастерил собственными руками и которая больше походила на собачью будку. Впрочем, покосившийся домишко, который за двенадцать рублей в год снимали меламед и его мать, был ненамного больше и ненамного лучше.

Не тому удивился меламед, что Сендер-дурачок оказался рано утром так далеко от дома на ближайшей к хедеру улице, а тому, что вел он себя непривычно. То есть, поначалу все шло как обычно.

— Ой-ой, мудрый рабби, подайте копейку, — гнусаво заныл Сендер. Лицо его дергалось то ли в усмешке, то ли в гримасе.

Может, потому, что дурачок назвал его мудрым рабби, а может, по другой причине меламед молча раскрыл кошелек и, порывшись в нем, вытащил полкопейки. Мелькнувшую мысль о том, что надо было бы купить на эти деньги хлеба, он отогнал, протянул позеленевшую монетку Сендеру и ласково похлопал по плечу.

И вот тут-то поведение Сендера изменилось. Вместо того чтобы вприпрыжку с громким смехом побежать в лавку, как он это делал обычно, сумасшедший вдруг словно окаменел. Даже вечно прыгающее, гримасничающее лицо его застыло.

Меламед вздрогнул и отшатнулся. Неподвижный взгляд Сендера-дурачка испугал его.

— Чужие дома, злые дома… Нечистая свадьба, наследство горбом впридачу… — забормотал Сендер. — Наследство горбом впридачу, да невеста ведьма, ох, и дети бесовские, а?.. Переселится в дом без окон, без дверей, тесный, темный… Ошибка… Ошибка… — Он вдруг бурно замахал руками, так что Борух снова попятился. — Как тяжбу проиграешь, так дом потеряешь, царь наш, Шлоймэ наш мудрый… Ой, Авроменю наш, старушек ты на-аш!.. — запел вдруг Сендер. — Авроменю, Авроменю!..

Столбняк прошел так же внезапно, как и появился. Не переставая петь, Сендер принялся приседать. Он делал это старательно, уперев правую руку в бок и поочередно выбрасывая то левую, то правую ногу. Поскольку стоял Сендер прямо в центре обширной лужи, брызги немедленно полетели меламеду в лицо. Борух отскочил от Сендера — на этот раз не от страху, а от нежелания оказаться все-таки вымокшим с головы до ног. Складывалось такое впечатление, будто все сегодня только и норовят устроить несчастному сыну Зелига Бердичевского хороший холодный душ.

Сендер-дурачок тут же прекратил пляску. Лицо его приняло обиженное выражение. Борух поспешно улыбнулся.

— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Ты очень хорошо поешь и танцуешь, Сендер. Ступай себе. Пойди в лавку, купи себе пряник.

Сендер важно кивнул и засеменил по направлению к корчме. По дороге он что-то бормотал себе под нос и чуть подпрыгивал.

Вскорости меламед вновь замедлил шаги, а на углу Торговой и Екатерининской остановился — несмотря на то, что уже и левый сапог зачерпнул изрядное количество воды, и обтрепанный сюртук промок почти насквозь.