Летающие киты Исмаэля(сборник)

— Хауайми, — произнесла она медленно. Затем показала на свою голову и повторила: — Хауайми. — Указала на его голову: — Хауайми.

Он в свою очередь ткнул пальцем в свою голову:

— Хауайми. Мозг.

— Мозг, — сказала она и снова засмеялась.

Она продолжала называть органы многоножки, соответствующие ее органам. Вскоре подготовка туши к стряпанью была закончена, и они перешли к другим объектам, находящимся в комнате.

За то время, пока она жарила мясо и варила дольки мембранообразных листьев умбреллы, добавляя из банок какие–то экзотические специи, она объяснила ему по крайней мере сорок слов. Часом позже он мог вспомнить двадцать.

Необходимо было узнать еще одну вещь. Он указал на себя и сказал:

— Лейн.

Затем он указал на нее.

— Марсийяа, — сказала она.

— Марсия? — переспросил он. Она поправила его, но он был настолько поражен этим словом, что впоследствии всегда звал ее именно так. После этого она еще немного поучила его правильному произношению.

Марсия вымыла руки и налила ему полную чашу воды. Он воспользовался мылом и полотенцем, которые она дала ему, а затем подошел к столу, где его ожидала Марсия. Там стояла чаша густого супа, тарелка с жареными мозгами, салат из сваренных листьев, блюдо с ребрами многоножки, сваренные вкрутую яйца и маленькие булочки хлеба.

Марсия жестом предложила ему садиться. Несомненно, ее кодекс поведения не позволял ей сесть раньше гостя. Он обошел свое кресло, приблизился к ней, положил руку на ее плечо, слегка нажал, а другой рукой пододвинул к ней кресло. Она, улыбаясь, повернула голову. Ее мех отошел в сторону, открыв одно остроконечное, без мочки, ухо. Он почти не обратил внимания на это отличие, так как был слишком захвачен полуотталкивающим, полуволнующим ощущением, которое испытал, когда коснулся ее кожи. И не сама кожа вызвала это чувство, а то, что она была мягкой и теплой, как у молодой девушки. Это хорошо, что он коснулся ее.

Сев, он понял, что его взволновала и ее нагота, и именно потому, что она позволяла увидеть ее всю, как она есть. Ни грудей, ни сосков, ни пупка, ни половых складок или выступов. Отсутствие их казалось нелепым, очень нелепым.

Самым постыдным было то, что она не имела ничего, чего можно было стыдиться.

Эта странная мысль овладела им. И без причины Лейн ощутил краску на своем лице.

Марсия, не предупреждая, налила из высокой бутылки полный стакан темного вина. Он попробовал его. Вино было приятным, не лучше, чем известнейшие сорта, предлагаемые Землей, но очень хорошим.

Марсия взяла одну булку, разломила ее на два куска и протянула ему. Держа стакан вина в одной руке, а хлеб в другой, она склонила голову, закрыла глаза и запела.

Он уставился на нее. Это была молитва — молитва, произносимая перед едой. И было это вступлением к духовному общению — обряд, так напоминающий Землю.

Да если бы так и было, он не был бы удивлен. Плоть и кровь, хлеб и вино — символизм был прост и логичен. С другой стороны, вполне могло случиться, что он проводил параллели, которых не существовало. Марсия могла выполнять ритуал, происхождение и значение которого не имели ничего общего с тем. что пришло ему на ум.

Но то, что она сделала дальше, было абсолютно ясным. Она откусила от хлеба, отхлебнула вина, а затем явно пригласила его поступить так же. Он ото сделал. Марсия взяла третью, пустую чашку, сплюнула кусочек смоченного вином хлеба в чашку и показала, чтобы он повторил ее действия.

После того как он сделал это, он ощутил спазмы в желудке. Она перемешала содержимое чашек своим пальцем, после чего предложила и ему сделать так же. Конечно, он сунул туда палец и потом облизал его.

Во всем этом был большой смысл. Хлеб и вино были плотью и кровью любого божества, которому она поклонялась. Она как бы говорила: «Я ем твое, ты ешь мое. Сейчас мы входим друг в друга».

Лейн был возбужден. Он знал, что нашлось бы немало христиан, которые отвергли бы ее предложение, так как ритуал не имел христианских корней. Они могли бы даже подумать, что Лейн сейчас преклоняется перед чужим богом. Такая мысль представлялась Лейну не только ограниченной и негибкой, но и алогичной, злой, смехотворной. Может быть только один Создатель: имена, которые дают Создателю те, кто им создан, неважны.

Лейн искренне верил в собственного бога, единственного, кто отмечал его как индивидуальность. Он также верил, что человечество нуждается в искуплении и что Искупитель был послан на Землю. И если другие миры нуждаются в искуплении, тогда и они получили или получат искупителя. Он, возможно, продвинулся дальше, чем большинство его собратьев по религии, так как он действительно сделал попытку пропагандировать любовь к человечеству. Это создало ему репутацию фанатика среди его знакомых и друзей. Однако Лейн был достаточно сдержанным, чтобы не доставлять себе слишком много неприятностей, и его искренняя сердечная теплота делала его везде желанным гостем.

За шесть лет до этого Лейн был агностиком. Его первое путешествие в космос преобразило его. Сильные переживания заставили его осознать, насколько незначительным был он, какой внушающей благоговение сложной и необъятной была Вселенная и насколько сильно он нуждался в конструкции, внутри которой мог бы существовать, соответствуя ей.

Однако один из его товарищей по первому путешествию, возвратясь на Землю, стал полным атеистом.

Лейн вспомнил об этом, когда взял ее палец в рот и обсосал с него месиво.

Затем, повинуясь ее жестам, он погрузил в чашку свой палец и вложил его между ее губами.

Она закрыла глаза и мягко обхватила палец ртом. Когда он начал вытаскивать его, то почувствовал ее руку у себя на запястье. Он задержал палец у нее во рту, потому что опасался оскорбить ее. Возможно, определенный интервал времени был частью обряда.

Но выражение ее лица казалось таким нетерпеливым и в то же время таким восторженным, словно у ребенка, которому дали соску! Через минуту он медленно, но твердо освободил палец. Она открыла глаза и вздохнула, но не сделала замечания. Вместо этого она начала подавать ужин.

Горячий густой суп был восхитительным и бодрящим. Он напоминал чем–то суп из планктона, ставший популярным на голодной Земле, но не имел привкуса рыбы. Коричневый хлеб походил на ржаной. Мясо многоножки напоминало зайца, хотя было слаще и имело довольно резкий привкус, который он не сумел определить. Лейн попробовал также салат из листьев, взяв в рот совсем небольшое количество его, и был вынужден с максимально возможной скоростью вылить в глотку вино, чтобы смягчить жжение. Слезы выступили из глаз, он кашлял, пока она не обратилась к нему встревоженным тоном. Он улыбнулся ей в ответ, но прикоснуться к салату еще раз отказался. Вино не только охладило рот, но и воспламенило его. Он сказал себе, что не должен больше пить. Тем не менее он прикончил вторую чашку до того, как вспомнил о своем решении пить умеренно.

Но было слишком поздно. Крепкий ликер ударил ему в голову; он ощутил головокружение, ему захотелось рассмеяться. События дня, недавнее спасение от смерти, реакция на известие о гибели его товарищей, напряжение, испытанное при встрече с многоножками, его неудовлетворенное любопытство относительно происхождения Марсии и присущих ей качеств привели его в возбужденное состояние.

Он поднялся из–за стола и предложил Марсии помочь вымыть тарелки. Она покачала головой и положила тарелки в мойку. Тем временем Лейн решил, что ему необходимо смыть пот и устранить запах тела после двух дней путешествия. Открыв дверь в кубическую камеру душа, он обнаружил, что там нет места, чтобы повесить его одежду. Вино и усталость ослабили тормозящие рефлексы, и теперь, окончательно уверившись, что Марсия не была женщиной, он снял свою одежду.