Летающие жирафы, мамонты-блондины, карликовые коровы... От палеонтологических реконструкций к предсказаниям будущего Земли

Дорога к стерхам — это «куликово поле» — угодья всевозможных куликов, ежедневно пробираясь по которым мы запоминаем практически каждую пару. Интересно, а они — нас? Кажется, что да, но впечатление, наверное, обманчивое. Просто, зная, где у птицы гнездо — травяной кулек с четырьмя-пятью плотно уложенными зеленоватыми грушевидными яйцами, ступаешь осторожнее. Вот они и подпускают ближе. Больше всего круглоносых плавунчиков. Они же и самые маленькие — чуть побольше воробья. Самец, он поярче и помельче, далеко от гнезда не отходит: высиживает яйца. Бороздит короткими галсами бочажок поблизости и постоянно кивает головой — склевывает дафний и комариных личинок. Более крупные бекасовидные веретенники тоже держатся парами, словно флюгеры развернув длинные носы в одну сторону, в которую медленно и уходят, подальше от гнезда. А вот самочка опереточного красавца турухтана заботится о кладке самостоятельно и до последнего пытается отвлечь наше внимание от своего шалашика, позволяя подойти к себе вплотную…

Стерх, как всегда, встречает нас заблаговременно, приводнившись метрах в семидесяти на прямые вытянутые вперед длинные красные лапы. Расправив крылья, он долго глиссирует, оставляя за собой два радужных водяных веера. Затем разворачивается и медленно, приноравливаясь к нашей скорости, шествует к гнезду параллельным курсом, точно так же, как и мы, плавно опуская и выдергивая конечности из болота. Минут через десять, видимо решив, что все необходимые формальности соблюдены, он поворачивает наперерез. Кланяется, складывает крылья домиком, как в известной у киношных каратистов позе журавля, тыкает клювом в землю, разбрасывая дерн, что-то сердито квохчет. Наконец взлетает и делает несколько живописных кругов между голубым небом и голубым, уже совсем оттаявшим озером. Все: демонстрация силы окончена. Пора «пугаться» и уходить…

Точно так же ходили здесь стерхи десятки тысяч лет назад, может быть, даже прямые предки нашей пары, которые еще в ледниковый период облюбовали это место. Правда, тогда они были не одни: на водопой к озеру направлялись группы мамонтов, возглавляемые матриархами с острыми бивнями, тянулись бесчисленные стада бизонов, лошадей, северных оленей, сайгаков, подходили приземистые шерстистые носороги. Кости этих зверей сейчас торчат из всех едомных обрывов, а в южной части резервата находится знаменитое Бёрёлёхское «кладбище» мамонтов. Там же опытные палеонтологи находят мелкие косточки серых гусей, морянок, плавунчиков, щеголей, веретенников, турухтанов, мохноногих канюков. Значит, большинство видов птиц продолжает гнездиться на севере Якутии с того времени…

А вот из всех гигантов мамонтовой фауны здесь живьем теперь можно встретить только белых журавлей (даже о северных оленях напоминают лишь рога, торчащие диковинными грибами из разноцветных моховых кочек). Стерхи самые большие — в прямом смысле слова — пережитки прошлого: самцы до 1,4 метра ростом и до 6,4 килограмма массой. Надолго ли они здесь? Как знать? Таков закон природы: старый вид уходит, приходит новый… И все заметнее в яно-индигирской тундре присутствие малых канадских журавлей, которых и в мире насчитывается в сто раз больше, — вот и сейчас поблизости от нас кружат три молодые птицы. Зимующие в Техасе и Северной Мексике «канадцы» повадками не очень напоминают стерха и не соперничают с этим видом за пищу и территорию, но их расселению благоприятствует потепление. Низинные болотистые участки затопляются и превращаются в озера. Так исчезают урочища, пригодные для обитания белых журавлей. Сейчас с узкого торфяного «поребрика» у озера это явление видно воочию: там, где вчера, сочился тоненький ручеек, из протаявших болот истекает мощный поток. Через несколько дней чаша озера переполнится, и оно начнет расширяться в сторону гнездовья. Едома плавится, ползет. Потому и мумий стало вытаивать больше…

Правда, по мнению климатолога Яна ван Хайсстедена из Амстердамского свободного университета, с которым мы столкнулись на кыталыкском кордоне, озера расширяются только до определенного предела, затем они дренируются — вода поглощается почвой и мерзлотой, — и весь цикл начинается заново. Это значит, что темпы поступления метана в атмосферу на порядок ниже, чем ранее предполагалось. А предполагалось 40 гигатонн (40x10⁹ тонн), или в пересчете на углерод — 30 гигатонн. Как бы то ни было, под тундрой заложена огромная метановая бомба.

Как из тундры сделать степь?

Можно ли «разминировать» тундру, запустить процесс вспять, чтобы это отсыревшее пространство вновь обернулось привольной мамонтовой степью?

Когда мне впервые попалась газетная заметка со словосочетанием «плейстоценовый парк», я лишь подумал, что кому-то опять не дают покоя лавры Майкла Крайтона и Стивена Спилберга. Афористичный, внушительный и до невозможности элегантный Сергей Зимов с «конским хвостом», выбивающимся из-под черного, «а-ля Че Гевара», берета, тоже поначалу показался представителем той же когорты авантюристов-исследователей, с явным перевесом первого качества. Превратить болотистую, гнусную (от слова «гнус»), кочковатую, промерзлую и глубоко заполярную тундру в относительно сухую и ровную саванну с помощью выпаса быков и лошадей? Даже если к ним добавить воскрешенных мамонтов и шерстистых носорогов?

Вот что по этому поводу думает в своем аляскинском далеко Дэйл Гатри: «Зимов должен разъяснить, каким образом благодаря выборочному выеданию крупные травоядные превратят толстый моховой покров с карликовой ивой, торфяными болотами и ерниками в колосящуюся степь. Чем они должны в тундре питаться, чтобы вместо мха выросла трава? Даже если представить, что северные олени съедят весь мох, не увлажнится ли эта территория еще больше?» У Гатри, заслуженного профессора из самого северного в мире университета, есть немало вопросов к не обремененному степенями руководителю самой северной в мире научной станции (Черский, Якутия). Впрочем, до обывательского вопроса — зачем вообще все это нужно? — он не опускается. В заочном споре двух уважающих друг друга противников Гатри больше интересует то, что было в Берингии, охватывавшей северо-восток Сибири и северо-запад Северной Америки, многие тысячелетия назад. Как выглядела мамонтовая степь? Почему распалось северное сообщество степных травоядных гигантов и погибло большинство из них?

Однако ключевой вопрос все-таки — зачем. И обращен он не в прошлое, а в будущее. Потому и созданная геофизиком Зимовым Северо-Восточная научная станция, несмотря на заполярное положение, напичкана ценнейшим оборудованием, а студенты, аспиранты и докторанты со всего мира выстраиваются к нему в длиннющую очередь, хотя пребывание на «полюсе экономической недоступности» (выражение Зимова) обходится им в копеечку. Например, Дилан Броудрайд из Университета имени Кларка (Массачусетс), которая сидит за бинокулярным микроскопом, прилетела сюда, чтобы изучать годичные изменения уровня углекислого газа по спилам лиственничных стволов. (А также купаться в Колыме, куда я бы ни за что не полез.) Глядишь, и получится еще одна лучшая в США студенческая работа, что здесь уже бывало.

Зимова, как и всех думающих ученых, волнуют проблемы изменения климата, но на данный вопрос именно у этого типа ученых однозначного ответа нет. Конечно, чем «тупее фермер, тем крупнее у него картошка» (правило Зимова), но на науку, особенно о таких многофакторных процессах, как климат, данное правило лучше не распространять. Да, температурные колебания как-то связаны с уровнем содержания углекислого газа в атмосфере. Что теперь? Упразднить производство? Закрыть фермы (домашний скот — мощнейший источник метана — тоже парникового газа)? Но ведь на Земле задолго до появления человека были гораздо более теплые эпохи, чем нынешняя. И источники парниковых газов в природе существуют не менее мощные, чем рукотворные.

Один из них запрятан на обширном севере нашей страны, который по площади составляет значительную ее часть. Это — многолетнемерзлые породы. Сойдя летом на обрывистый берег Колымы или другой северной сибирской реки, можно не только увидеть ледяные жилы, клиньями пробивающие коренник, но и почувствовать запах хлева при полном отсутствии коровников на тысячи километров кругом. Это запах метана, присущий любому скотному двору. Только тысячи лет метан, будучи частью органического вещества, был намертво законсервирован в едоме. Летом же эта толща немного оттаивает, бактерии начинают разлагать органику, и метан устремляется на свободу. Чем дольше стоят погожие деньки, тем больше выделяется газа, а чем больше его выделяется, он же — парниковый, тем дольше длится теплый период. Так развивается автокаталитический (самовоспроизводящийся) процесс. А теперь представим, что растаяла вся вечная мерзлота, грохнув в атмосферу от 500 до 700 — оценки Зимова оптимизмом не отличаются — гигатонн углерода…

Как эту бомбу обезвредить, он и пытается придумать.

На вопрос воспитательницы детского сада в Черском — «Какие домашние животные у вас есть?» — Катя Зимова (внучка) отвечает: «Зубры, лоси…» Она привыкла подкармливать по утрам лосят. Но сегодня замшевым на вид, без рогов больше похожим на осликов, зверькам предстоит путешествие на место постоянной прописки — в плейстоценовый парк. При погрузке Малышки и Ласки на катер, правда, вспоминается народная присказка «здоров как лось», а ведь животинкам всего по нескольку месяцев от роду. Во время переезда спеленатые лосики ведут себя почти мирно, а Ласка блеет с испугу, словно овечка, но, если ей положить в рот ивовую веточку вместо соски, сразу засыпает. А мы, не выходя на большую Колыму, плывем по бесчисленным протокам Колымской низменности, где при желании можно спрятать всю испанскую Армаду. Самое место для дикого парка.