Лети, звезда, на небеса!

Я поставила почти полную кастрюлю перед Маем и занялась молоком. Свежее, еще вчера парное, оно пахло детством и каникулами у станичной кубанской бабушки.

Мне казалось, что я выпила весь кувшин, но когда оставила посудину в покое, оказалось, что осилила едва ли треть тары. Но ощущала себя в точности, как крохотная кошечка с редким именем Катька, которую я принесла когда-то домой в месячном возрасте. Нет, мне на тот момент исполнилось тринадцать лет, а вот кошечке – едва месяц. Ее оторвали от маминой титьки в прямом смысле слова, решительно и бесцеремонно. И выкармливала я Катьку из бутылочки с соской. Причем размер бутылочки был сравним с котенком, пусть даже наливали туда половину объема. Выпив эту половину, Катька становилась похожа на пушистый шарик. Она брела после еды медленно-медленно, лапки подгибались, кошечка периодически останавливалась, делала «ик!», и на полу оставалась капелька молока.

Вот и я так же. Думаю, если бы мне удалось сейчас встать и пойти, то лапки мои тоже подгибались бы, было бы и «ик!», и все остальное.

Перед Маем стояла вылизанная до зеркального блеска кастрюля, а на морде зверя было написано глубочайшее изумление: «И это все?!»

– Дружочек, – я строго сдвинула брови, – а вам никто раньше не говорил, что много жрать вредно для фигуры?

Снисходительная собачья усмешка. Хватит пороть чепуху, хозяйка! Дай лучше молока!

– Во-первых, я чепуху не порю, ведь чепухе будет больно. Тебе же не нравится, когда тебя порют?

Пес наклонил голову и вопросительно приподнял одно ухо.

– Ага, не нравится, знаю! Так вот. Это насчет чепухи. А теперь – во-вторых. Насчет молока. Насколько мне известно, вы, собаки, с молоком не очень дружите. Вернее, не вы, а ваши желудки. Ты до двора хоть добежать успеешь, если что?

Май переступил передними лапами и укоризненно фыркнул: «Обижаешь!»

– И не думала. Ладно, лопай.

«Не лопну!» И молоко, перелитое в кастрюлю, было выхлебано за восемь хлюпов. После чего задумчивый взор песика прилип к колбасе и окорокам.

Пес поднялся на задние лапы, но даже его гигантский рост не помог. До вожделенной вкуснятины оставалось еще сантиметров десять. Май повернулся ко мне.

– Увы, приятель, я помогла бы тебе с удовольствием, но, – я выразительно побренчала цепью на руке, – видишь, что у меня? Тебе ведь эта штука знакома, правда?

Пес подошел, понюхал цепь и, приподняв губу, негромко рыкнул. Знакома, значит, сиживал на цепи.

– Вот такие дела, малыш. Выйти отсюда без посторонней помощи у меня не получится. В отличие от тебя. Ты сможешь привести помощь, Май? Ты спасешь нас еще раз?

Я обняла лохматую голову умного животного и заглянула ему в глаза. И попросила опять, молча, сердцем.

Пес коротко гавкнул, лизнул мой нос и выбежал из подвала.

Глава 36

Я осталась одна. Правда, неподалеку остывал Мирчо, но счесть ЭТО достойной компанией мог только некрофил.

Ночь сопела за окном, стремясь рассмотреть через крохотное окошко происходящее в подвале. Но рассмотреть ей не удавалось практически ничего, керосиновая лампа чахла. Домовитый и экономный маньяк залил туда совсем мало топлива, и круг света становился все уже.

Скрылись ноги трупа, чему я была только рада, но вскоре темнота, сыто чавкнув, проглотила и меня. Вот это событие приветствовать криками «ура» и бросанием в воздух чепчика я не стала. Во-первых, у меня нет чепчика, а во-вторых, сидеть во тьме – удовольствие на любителя.

Вскоре лампа тихо, без судорог и конвульсий, скончалась от голода. Стало совсем уныло. К тому же ночь, разобидевшись на отсутствие зрелища, завесила звезды плотной облачностью, да еще и дождь пригнала. Затяжной такой, нудный, каким и положено быть осеннему дождю.

Сидеть и старательно таращиться в темноту – глупо. К тому же зрительные нервы от перенапряжения стали придумывать и выдавать на экран нечто совсем уж инфернальное. И это нечто вело себя по-хамски – шуршало, копошилось и злобно бурчало. Видимо, перенапряглось еще и среднее ухо. Левое. В результате у меня родились безнадежно мрачные и депрессивные мысли.

А какими еще они могут быть у дамы, прикованной к стене в подвале чужого дома, когда рядом с ней – труп маньяка, едва не сожравшего ее будущего ребенка, а единственная надежда связана с ирландским волкодавом, гигантским уродливым созданием, один вид которого вызывает у людей стойкое желание убежать. Или залезть на дерево. Или пристрелить зверя, если есть из чего.

Как мой пес справится с миссией, которая почти невыполнима? Подсознание спроецировало кадр из одноименного фильма, только на подтяжках над жутко засекреченным компьютером висел не Том Круз, а Май.

Очень смешно! А бедный мой звереныш сейчас, между прочим, пытается достучаться, вернее, догавкаться до людей. Рискуя при этом схлопотать пулю в лоб.

И в этом случае меня найдут совсем не скоро. Когда различить два тела можно будет только по остаткам одежды.

Значит, придется все же искать пилу. Или топор.

Но это потом. А пока – надо верить и надеяться. Верить в своего пса и надеяться на сообразительность людей. И на их, людей, храбрость.

Мыслительный процесс протекал довольно вяло и вскоре иссяк совсем. Пришлось для его оживления похлопать ресницами. И оказалось вдруг, что уже утро. А может, даже день. Серая мокрая гнусь за окошком не идентифицировалась.

Хотелось есть, хотелось пить, хотелось встать и уйти. Тело от холода онемело, руки и ноги затекли чем-то тяжелым и вязким.

Зато малышка резвилась вовсю, видимо, делала утреннюю гимнастику. А потом она захочет позавтракать. Ох, лапа, я бы тоже не отказалась. Вот только не предлагает никто.

Тусклый свет за окошком с прожектором тягаться и не пытался, но показать мне то, что осталось от психа Мирчо, он смог.

Есть почему-то сразу расхотелось. Совсем. А еще вдруг обнаружился запах. И мухи. Как они смогли проникнуть в подвал в таком количестве?

Да очень просто, через дверь, распахнутую настежь. Оно и понятно, Май шел на таран.

Прямоугольник двери манил меня, звал, издевался. Вот же она, свобода, совсем рядом, иди! Чего расселась, ну!

Становилось все холоднее. Такое впечатление, что дом остыл вместе с хозяином. Лучше бы Май никуда не уходил, остался со мной. И грел меня своим мохнатым теплым боком. И остался в живых…

Потому что моего пса, моего друга скорее всего уже нет на этом свете. Иначе он давно вернулся бы с людьми, городок ведь небольшой. А времени прошло много, слишком много.

Ну вот, я опять реву. Мне бы себя пожалеть, но сейчас мучительно, невыносимо было жалко несчастного пса. Мы с ним только-только нашли друг друга, звереныш едва успел узнать доброту и ласку, и вот… Чудес, увы, не бывает.