Летний домик с бассейном

— I sorry, — сказал он с сильным акцентом. — I hurry [29] . — И улыбнулся.

Я скользнул взглядом по его голым плечам и рукам. На одном плече виднелась маленькая татуировка: птица, вроде бы орел, сжимающий в когтях кровавое красное сердце. На другом плече — две красные полоски. Будто он расцарапал ранку. Ранку или укус насекомого.

Он проследил за моим взглядом, кончиками пальцев тронул ранку. Потер ее, рука была влажная от пота, и, когда он убрал пальцы, стали видны лишь несколько тонких царапинок. Мы еще раз кивнули друг другу, и он скрылся в туалете.

29

Извините… Я спешу (лом. англ.).

У двери ресторана я, прежде чем выйти наружу, сперва хорошенько огляделся. В первую очередь посмотрел на бар, где минут пятнадцать назад несколько мужиков свалили меня в песок. Но там никого не было. Ралф, Стэнли и три девчонки куда-то подевались. Прижимая к слезящемуся глазу влажный комок туалетной бумаги, я пробирался между столиками. Может, мне мерещилось, но глаз вроде бы начал пульсировать — не сам глаз, скорее пространство позади него. Там располагались мышцы и жилки, державшие глаз в глазнице, как мне помнилось по лекциям. По лекциям, где я лишь делал вид, что слушаю. С каждым следующим слайдом, который профессор проецировал на экран, я все больше съеживался на аудиторной скамье. На одном слайде был глаз, целиком выпавший из глазницы и висевший на нескольких кровавых жилках. У меня невольно вырвался стон, да такой громкий, что профессор прервал лекцию и спросил, уж не стало ли кому плохо.

Сейчас я чувствовал пульсацию позади глаза, которая безжалостно совпадала с басовым ритмом из расставленных на воздухе динамиков — настолько безжалостно, что нечего было и пытаться разъединить эти два ритма.

Возможно, я смотрел недостаточно внимательно или же по причине закрытого глаза потерял ощущение перспективы, но, с другой стороны, девица вскочила со стула резко и неожиданно, а сидела она за одним из последних уличных столиков. Левое ее плечо угодило мне прямо под нос, я неловко попятился, кое-как сохраняя равновесие, однако в итоге все-таки не устоял на ногах и плюхнулся на колени к какому-то полуголому мужику.

— Sorry, — сказал я ему. Ощупал нос, посмотрел на пальцы: крови нет. — Sorry, — сказал я и девице. Она с беспокойством смотрела на мою руку, прижимавшую к глазу бумажный тампон, и я, опережая ее ошибочные умозаключения, поспешил добавить: — О’кей, все о’кей. Ничего страшного.

Девица была невысокая, но весьма корпулентная. Теперь я рассмотрел ее как следует и второй раз за пять минут увидел смутно знакомое лицо. Правда, тут я быстро сообразил, кто это — девица из квартирной конторы… Та, что посулила поскорее прислать слесаря и ликвидировать проблему с водой.

А секундой позже я сообразил и кто тот мужик, ломившийся в дверь туалета. Слесарь! Тот, что лазил на крышу прочищать засорившийся резервуар. Так ведь они вроде бы пара? Я заглянул девушке в глаза и только сейчас увидел, что они заплаканные. Заплаканные и покрасневшие. Она несколько раз моргнула, еще раз пробормотала извинение.

Я поднял руку. Хотел сказать: ничего страшного. Может, слесарь только что порвал с ней? Щеки у нее в красных пятнах. Она заплакала, когда он объявил об этом. Заплакала и пальцами терла глаза и щеки. Разве справедливо, что девушек с такой внешностью еще и бросают? — мелькнуло у меня в голове. Или они всегда принимают это в расчет? Может, не ждут ничего другого и рады уже тому, что потный слесарь-сантехник несколько недель (или несколько часов?) прижимался губами к их шее и шептал на ухо ласковые слова?

— Мне… мне надо пройти, — сказал я. — Можно?

Она кивнула. Из-за красных пятен на лице особо не разглядишь, но она вроде бы опять покраснела. А в следующий миг протиснулась мимо меня и направилась к ресторану.

Никто не обратил на меня пристального внимания, когда я проходил мимо бара. Мужики, припечатавшие меня и Ралфа к песку, видимо, ушли искать местечко повеселее. Сотней-другой метров дальше Лиза и Томас с компанией ровесников по-прежнему гоняли футбольный мяч. Инцидента возле бара они, к счастью, не заметили. Как раз перед тем как заперся в туалете, чтобы осмотреть глаз, я столкнулся с Лизой.

«Ты еще побудешь здесь? — спросил я. — Если что, я в туалете». Я показал на ресторан, но мне показалось, Лиза толком не слушала. «Ладно», — сказала она, не глядя на меня, и побежала прочь по песку, за Томасом и еще тремя мальчишками, которые пинали перед собой мяч.

Ралф в конце концов сумел самостоятельно освободиться от мужиков, которые прижимали его к земле. Чертыхаясь и крича, он подхватил пластиковую сумку с фейерверком и большими шагами двинул в сторону моря. Меня мужики к тому времени уже отпустили.

«Идем со мной, Марк! — крикнул мне Ралф. — Пускай эти мерзавцы защищают шлюшек, если им это доставляет удовольствие!» Но он не оглянулся, не посмотрел, иду я за ним или нет.

Куда подевался Стэнли, я так и не понял. Встал, отряхнул песок с рубашки и шорт и (одним глазом) посмотрел по сторонам.

В этот миг латышская девчонка, которая пила водку, хлопнулась в обморок. Вот только что стояла среди нас, с пустым стаканом в руке, а секунду спустя упала. Бесшумно. Как падает листок с дерева. Мужчины склонились над нею. Похлопали ладонями по щекам. Кто-то поднес к ее носу перечницу. Еще кто-то схватил с барной стойки мокрую салфетку, смочил ей лоб. Приподняли веко — глаза закатились, виден только белок. Я быстро отвел взгляд и невольно ощупал собственный глаз.

«Врач, — сказал кто-то, — нужно найти врача!»

Возможность у меня была. Возможность уйти. Никто не обращал на меня внимания. Я глубоко вздохнул, глядя на море. Петарды сейчас никто больше не запускал, море, совершенно черное, раскинулось под черным, усыпанным звездами небом. В тишине между ударами басов слышался плеск прибоя.

«Я врач», — сказал я.

29

Впоследствии я часто спрашивал себя: может, останься латышка на ногах, события приняли бы другой оборот? Может, я бы тогда не опоздал? Я считал и пересчитывал, но однозначного вывода сделать не мог. Тут примерно как со словами, сказанными кому-либо. Злыми словами. По крайней мере, я думаю, что со злыми. Всю ночь не спишь, реконструируешь разговор. Но время идет, и слова становятся все более расплывчатыми. Наутро собираешься с духом. Спрашиваешь: «Я сказал тебе что-то очень обидное?» «О чем ты?» — спрашивают тебя в ответ.

Так или иначе, мне понадобилось четверть часа, чтобы привести девчонку в чувство. Я пощупал ей пульс, приложил ухо к ее груди, послушал, не попала ли жидкость (водка!) в легкие. Между грудей, так будет точнее. Речь шла о жизни и смерти, это я знал по опыту. Девушки такого размера — в ней и сорока килограммов не было, как я выяснил позднее, когда поднимал ее с песка, — могут мгновенно умереть от передозировки алкоголя. Организм не знает, куда ему девать всю эту выпивку. Места нет. Сердце работает с перегрузкой, качает по кругу непомерную дозу, но кровь лишь отчаянно мчится по сосудам. Девать все это некуда. И немного погодя сердце сдается. Качает слабее и слабее. А в конце концов останавливается. Мне было недосуг спрашивать себя, что могут подумать столпившиеся рядом мужики, и я приложил ухо между ее грудей. Маленьких грудей, которые почти не заглушали стук ее сердца. Оно билось медленно, тяжело. Последняя стадия. В течение пяти минут сердце может остановиться. Левую руку я подсунул ей под голову и немножко приподнял. Правую ладонь одновременно положил на ее живот. Я почувствовал вкус водки, когда прижался ртом к ее рту. Искусственное дыхание рот в рот. На практике мне редко доводилось применять этот способ. Один раз с утопленником в кемпинге, отцом троих детей: он съехал по водной горке, с размаху ударился затылком о бортик бассейна и вмиг пошел ко дну. Второй раз с пожилым писателем у меня в кабинете. Когда я промывал ему уши, он потерял сознание. До сих пор помню: секунду я смотрел на серебристую мисочку в своей руке, на черную серную пробку, плавающую в воде. Потом посмотрел на писателя. Он боком осел на столик с инструментами. Как нередко бывало, я подумал, каков у меня выбор как у врача. Который первым оказывает помощь. Любой врач рано или поздно сталкивается с таким выбором. Хотя мы нипочем в этом не признаемся. Фактически соображения тут весьма простые. Но вслух их не высказывают. Отец троих детей имеет больше прав на искусственное дыхание рот в рот, чем писатель, труды которого более-менее завершены. Который, как говорится, «миновал пик своего творчества», шансы, что он напишет что-нибудь новое, весьма малы. С тонущего корабля первым делом снимают женщин и детей. В идеальном мире отживший свое пожилой человек уступает место в спасательной шлюпке молодой матери с ребенком. Пожилой человек биологически уже не в счет. А красивую молоденькую латышку очень жалко — не затем же она приехала из Латвии, чтобы умереть на пляже от алкогольного отравления? Я понимал, как все это выглядит для зевак, которые толпились вокруг. Только что подбежали и еще не знали, в чем дело. Они видят не врача, старающегося спасти жизнь, а взрослого мужчину, который, наклонясь над девушкой, прижимает губы к ее рту. А рука его лежит у нее на животе.

Я зажал девушке нос и вдохнул воздух ей в легкие. Одновременно с силой нажимая на нижнюю часть ее живота. Одного нажатия оказалось достаточно, все хлынуло наружу. Я даже не успел оторвать свои губы от ее рта. Струя водки попала мне в рот. И не только водки. Ядовитой смеси водки, полупереваренных остатков еды и желудочного сока. Я рывком поднял девушку, чтобы она не захлебнулась собственной рвотой. Облизал губы и несколько раз сплюнул в песок. Остальное выплеснулось ей на живот и на ноги. Но она открыла глаза. Издала какой-то звук. Сперва неопределенный, идущее из глубины бульканье, словно из засоренного водостока, который внезапно пробило. Затем раздались и слова. Слова на родном языке, судя по всему. На латышском. Я встал, подняв руки девушки над ее головой. Воздух. Кислород. Ей прежде всего надо вдохнуть кислорода. Несколько мужиков, которые раньше прижимали к песку меня, Ралфа и Стэнли, зааплодировали. Честно говоря, это всегда самый прекрасный момент. Доктор только что спас жизнь. Несколько минут он стоит в ярком свете софитов. Отец троих детей принес мне на другой день бутылку вина. Все могло кончиться куда хуже, мелькает у них в мозгу. А потом они снова тебя забывают.