Летний домик с бассейном

Мне было лет тринадцать, когда отец давал мне первые уроки вождения. Сперва на парковке, а довольно скоро и на шоссе. Некоторые люди не любят водить машину. Я же, в нормальных обстоятельствах, получаю искреннее удовольствие, и так всю жизнь. И вне всякого сомнения, основы моей любви к вождению заложены в тринадцать лет.

Однажды днем мы по узкой извилистой дороге ехали на Велюве [32] . Я сидел за рулем, отец — рядом со мной, а мама — сзади. Впереди был крутой поворот налево. Я находился уже на том этапе, когда вождение достигает полного автоматизма. Этап опасный, поскольку внимание слабеет. Навстречу выехал автомобиль, который я заметил слишком поздно. Резко вывернув руль, я бросил машину вправо и избежал столкновения. Нас вынесло с дороги на довольно крутой склон, я сумел не налететь на деревья, но в итоге рывком остановился, уткнувшись в деревянный стол для пикника. Отец вылез из машины обозреть ущерб. Потом сам сел за руль и снова выехал на дорогу.

32

Национальный парк в Нидерландах, расположен в моренных холмах высотой до 110 м (провинция Хелдерланд).

Я думал, он так и останется за рулем, но он затормозил и опять вылез из машины.

«Теперь опять ты», — сказал он.

«Я не знаю…» — пискнул я; руки и лоб у меня взмокли от пота. Я точно знал только одно: мне вообще больше не хочется водить машину.

«Надо! — сказал отец. — Надо, иначе ты вообще никогда больше не рискнешь».

Вот об этом я размышлял первые часы после отъезда с летней дачи. Думал о Юлии и об опасности прерванного отпуска. Мы проехали уже больше сотни километров, были уже далеко оттуда, хотя путь до дома еще ох как долог. Дома ждут люди. Подруги и родственники, которые начнут задавать вопросы. Как отвечая на вопросы, так и увиливая от ответов, можно нанести много вреда. Здесь мы пока вчетвером. И не лучше ли побыть вчетвером еще некоторое время?

— Я не знаю, — сказала Каролина; мы стояли у приоткрытой задней дверцы, смотрели на спящую дочь. Я положил руку на плечо жены. Легонько погладил ее по волосам.

— Я тоже не знаю. Просто пришло в голову. Интуитивно. Но, честно говоря, я не знаю. Потому и спрашиваю. Решай ты.

Два часа назад я тихонько разбудил Каролину.

«Мы уезжаем, — сказал я. — Потом объясню».

Каролина пошла наверх, подняла с постели Лизу. Стэнли и Эмманюель мы тревожить не стали.

«Когда-нибудь палатка к нам вернется, — сказал я. — Мы все равно не будем ею пользоваться».

Больше мы никого не видели. Все спали. Ралф, возможно, еще бодрствовал, но и он не вышел из дома, когда я завел мотор и мы выезжали с участка.

Я как раз собирался повернуть на улицу, когда в зеркало заднего вида заметил какое-то движение. Притормозил, всмотрелся. Наверху, у лестницы, стояла мать Юдит. Махала рукой. Вернее, жестом просила нас остановиться. В следующую минуту я, по-прежнему в зеркало, увидел, как она спускается по лестнице. Кажется, даже что-то кричит. Но я дал газу и выехал на дорогу.

37

Маленькая гостиница располагалась у горного ручья с водяным колесом. Ниже в долине паслись среди деревьев бурые коровы. Бубенцы у них на шее тихонько позвякивали, толстые шмели с гудением перелетали от цветка к цветку, вода в ручье журчала по камням. На горных вершинах у горизонта там и сям белел снег.

Первый день Юлия провела в номере. Временами просыпалась, просила попить, есть не хотела. В первый вечер я ужинал с Лизой в гостиничном ресторанчике. Она спросила, что случилось с сестрой, и я ответил, что объясню как-нибудь попозже, это связано с тем, что иной раз происходит с подрастающими девочками.

— Ей нездоровится? — спросила Лиза.

На следующее утро я проснулся от дерганья в глазу. Поспешил в ванную, глянул в зеркало. Под веком возникла опухоль размером с яйцо. Кожа века натянулась до предела и цветом напоминала волдырь от комариного укуса, но кое-где с темными пятнами. Высохший желтый гной склеил ресницы. Все болело и дергало — как нарыв на пальце. Необработанный нарыв на пальце может привести к заражению крови и ампутации. Когда давление на сетчатку станет слишком сильным, она лопнет. Гной и кровь под большим давлением в глазнице станут искать выход. Сам глаз к тому времени, считай, потерян.

— Ты должна сейчас же увести Юлию вниз, — шепнул я Каролине. — Я не хочу, чтобы она оставалась здесь.

Я прикрывал глаз банной рукавицей, чтобы жена не видела его.

— Если хочешь, я тебе помогу.

Я покачал головой:

— Ты больше поможешь, если побудешь с Юлией.

Уже много позже — через несколько дней — я задним числом встревожился, что Юлия совершенно не протестовала, когда Каролина с мягкой настойчивостью велела ей встать и одеться.

— Идемте, позавтракаем внизу, — оживленным тоном сказала она обеим дочерям и раздвинула шторы. — День-то вон какой чудесный.

Я лежал на кровати, по-прежнему прикрывая глаз банной рукавицей. Видел, как Юлия со стопкой одежды, которую ей вручила мать, прошла в ванную. Немного погодя послышался шум воды из душа. Через пятнадцать минут вода шумела все так же.

— Юлия! — Каролина постучала в дверь. — У тебя все в порядке? Тебе помочь?

Мы переглянулись. Паника в глазах Каролины, без сомнения, была точной копией паники, какую она прочла в моем единственном глазу. Лиза тем временем перебралась из своей кровати ко мне. Я прижал ее к себе, накрыл ее голову ладонью, а губами беззвучно прошептал:

— Дверь… попробуй дверь.

— Юлия! — Каролина постучала еще раз, потом нажала на ручку. Посмотрела на меня, качнула головой. Нижняя губа у нее задрожала, глаза вмиг наполнились слезами.

— Не надо!.. Не надо!.. — беззвучно произнесли мои губы.

— Папа? — сказала Лиза.

— Да?

— Папа, можно я прямо сейчас позвоню Томасу?

В этот миг шум воды неожиданно утих.

— Юлия! — Каролина поспешно смахнула с ресниц слезы и опять постучала в дверь.

— Мама? — Дверь приоткрылась, но со своего места я не видел лица старшей дочери. — Я готова, — сказала Юлия.

В Каролининой косметичке я нашел иголку, прокалил ее в пламени зажигалки. На краю умывальника все было уже приготовлено: вата, марля, йод и шприц с обезболивающим. Но это лишь на самый крайний случай. Я не хотел обезболивать глаз, по возможности. Боль здесь единственный правдивый советчик. Боль скажет, как далеко я могу зайти. Нарыв надо представить себе в виде вооруженной до зубов крепости. Вражеского аванпоста в здоровом теле. Или, пожалуй, лучше сказать — террористической ячейки. Сравнительно малочисленная группа вооруженных боевиков держит в заложниках множество людей. Женщин и детей. Террористы обвешаны ручными гранатами и динамитными шашками, которые в случае штурма взорвут. Средним пальцем левой руки я чуть приподнял веко. Осторожно ввел горячую иглу. Если проколю слишком далеко, могу нанести глазу непоправимую травму. Вытечет не только гной из нарыва, но и сам глаз. Освободительную акцию с десятками жертв среди заложников можно считать неудачей. Пока что игла почти не встречала сопротивления. Боли не было. Открытым глазом я попробовал оценить в зеркале, насколько далеко завел иглу, и тут вдруг услышал звуки. Голоса. Посмотрел вбок. Голоса доносились в окошко над унитазом. В откидное окошко с матовым стеклом, открытое. Я узнал голос Лизы, хотя и не смог разобрать, чт'o она говорила. Вероятно, они сидели на воздухе, прямо под нашим номером. Не вынимая иглы, я осторожно сделал два шага, тихонько закрыл окно. И в тот же миг ощутил на пальцах что-то липкое. Шагнул к умывальнику и увидел кровь. Она сбегала по лицу и густыми каплями падала на белый фаянс. Я вытащил иголку и нажал на веко. Крови прибавилось. Брызги попали на футболку. На ноги, на плитки пола. Но я увидел и кое-что еще. Субстанцию цвета горчицы. Горчицы с давно истекшим сроком годности. Почуял и запашок. Нечто среднее между застоявшейся водой из вазы с цветами и протухшим мясом. Я почувствовал рвотный позыв, а секунду спустя вытошнил струю желчи в раковину, перепачканную кровью и гноем. Но в душе я ликовал. Беззвучно. Снова надавил на веко. И наконец-то ощутил боль. Она бывает двух видов. Либо предупреждает, что надо остановиться, либо говорит об избавлении. Моя боль была избавительной. Я включил воду. Нажал на глаз. Выдавил гной. Отмотал целый метр туалетной бумаги. И только когда очистил все вокруг глаза, рискнул посмотреть. Чудо, не больше и не меньше. Под остатками гноя и сгустков крови виднелся глаз. Живой-здоровый, блестящий, как жемчужина в устрице. Глядел на меня. С благодарностью, как мне показалось. Явно обрадованный, что снова видит меня.

Через десять минут я присоединился к своему семейству. На столе стояли кофейник и сливочник с горячим молоком. Корзинка с круассанами и багетом. Пачечки масла и мармелада. Бренчали коровьи бубенцы. Шмель нырнул в цветок, согнувшийся под его тяжестью. Солнце согревало мое лицо. Я улыбнулся. Послал улыбку далеким горам.

— Не начать ли нам нынешний день с прогулки? — сказал я. — Может, посмотрим, куда бежит ручей?

Прогулку мы тогда действительно совершили. Юлия старалась изо всех сил. Выше по склону ручей исчезал в высоком ельнике. На неглубоком месте мы по камням перешли на другой берег. Немного погодя очутились у водопада. Лизе хотелось поплавать. Мы с Каролиной посмотрели на Юлию.