Летний снег по склонам

Зина с Туркулесовым приближались. Она сразу надела накомарник, и Алексей видел ее лицо через тюлевую вуаль. А она не посмотрела в его сторону, и ему на миг сделалось обидно, что не посмотрела. Если б знала, что он здесь, посмотрела бы, это ясно... А она не знала. Это себе Алексей стал объяснять и удивился объяснению. И без объяснения он был уверен, что Зина посмотрела бы.

Он услышал, как Туркулесов сказал:

— ...В бухгалтерии можно раскладушку на ночь ставить.

И она жестковато усмехнулась и ответила:

— Роскошь!

Они пошли к бараку, где размещалась контора.

Надо было помочь разгрузить вертолет, и Алексей стал принимать ящики с тушенкой. Он подумал — не стоит показываться Зине, пусть не знает, что он здесь. Так спокойней и ей, и ему. Но тут же решил: будь как будет. В таком поселочке разве укроешься? И зачем укрываться? Никто из них не виноват ни в чем. Да она как инженер может посмотреть списки и увидеть его фамилию.

9

Вечером, когда кончили работу, непонятно, глухо потянуло его пройтись около конторы. Алексей не мог себе в этом признаться. Он даже не думал о том, чего хочет, но в голове словно появился маленький компас и стрелочка показывала в одном направлении... Это направление он и чувствовал: все время подспудно, темно ощущал, с какой стороны стоит этот осевший старый барак, до которого раньше ему никакого дела не было...

Раскрыл чемодан, достал «Поэтику», а сам всей кожей чуял: барак — за парусиной палатки, за вырубкой, прямо перед лицом.

Побрел к порогу на скалы — там над рекой сдувало комаров... А правая рука, правая щека, вся правая половина тела независимо от сознания чувствовала: барак справа.

Он пересиливал себя, не хотел признавать этой стрелочки, запавшей в голову. Посидеть часок, почитать спокойно... Первое знакомство с Аристотелем... Авлетика и кифаристика... Там в конце книги есть комментарии и эти понятия, конечно, объяснены... Устроился на выбеленном вешней водой бревне, застрявшем среди камней, раскрыл книгу, но читать не мог вовсе. Затылком, спиной, плечами узнавал, что барак — там, сзади, за скалой, за рощицей.

Упорно убеждал себя, что устал за день и поэтому чтение не клеится... И тут понял всю бессмысленность этого обмана и понял, чего хочет.

Закрыл книжку, сунул под куртку... Зачем-то посмотрел на пальцы: там остались оранжевые пятна — диметил растворял краску переплета. Подумал, что книжку надо обернуть в бумагу, иначе она совсем облезет. И тогда же, без всякой связи, решил, что надо идти к бараку. Четко, определенно решил и удивился этому решению.

10

Зина сидела у стола, спиной к двери. Какие-то чертежи перед ней, бумаги... На квадрате окна голова ее до волоска прорисована вечерним светом. Когда вошел Алексей, не обернулась. Дверь шаркнула, но Зина не обернулась. Наверное, подумала: кто-то из бухгалтерии... Переложила листы, задумчиво постучала карандашом по столу.

Алексей встал у порога. Подойти? Или — обратно, пока не заметила? Входя, он ждал, что они сразу друг друга увидят, и приготовился к встрече. Но сейчас, стоя у порога, почувствовал неуверенность. И тоскливо сделалось, и против воли он тихо позвал: «Зина...»

Она обернулась не сразу. Подняла голову от чертежей, посмотрела в окно, как бы проверяя себя, не ослышалась ли. И потом уж повернулась.

Жестковатая улыбка прошлась по лицу. Скорей даже усмешка... Но может быть, и улыбка... Без удивленья, буднично, словно видятся каждый день, сказала:

— Здравствуй. Не стой на пороге.

Встала с табуретки, шагнула навстречу, пожала руку отрывисто, коротко. И уже отпустила почти, но задержала и коснулась ладонью левой руки, погладила.

— Снова мучить меня собираешься?

И в глазах — тень от воспоминаний.

— Я не хотел. Никогда не мучил... Так вышло...

— Знаю. Но мучил, и мне не легче.

Села, слегка откинувшись спиной к столу, сжала губы.

— Пойду, — сказал Алексей.

Зина выпрямилась, посмотрела ему в глаза:

— Нет, не уходи. Посиди немножко.

Выдвинула вторую табуретку из-под стола.

Алексей неудобно присел и про себя отметил, что совсем спокоен, будто до горла налит прозрачным стеклом — все отвердело внутри, не шелохнется, все существует в той форме, в какой застыло тогда, раньше, когда уехал... Мысленно он заглядывал в этот, теперь уже холодноватый кусок стекла и увидел прошлое: себя и ее, умалившихся, далеких... И никакого чувства не вызывали эти воспоминания — все застеклело, сковалось, как от мороза.

Она опять откинулась к столу, прислонилась спиной к острому краю и смотрела на темные бревна стены.

— Почему ты такой?.. Нам было хорошо вместе, а ты ушел... Тебе тоже было хорошо? Было?

Алексей не двинулся, не изменил неудобной позы и долго не мог ответить. Он смотрел на Зину, и все казалось ему, что она далеко — как в перевернутом бинокле. И вообще ее не должно быть и появление ее случайно, ненужно и потому неправдоподобно...

— Наверное... — голос плохо слушался его, горло тоже застыло, и говорить не хотелось.

Зина повернулась, усмешка тронула губы.

— «Наверное»? Ты что же, сам себе не веришь?

Стиснула рукой угол табуретки — побелели суставы.

— Я же видела, чувствовала, что ты радовался мне... А потом я тебе надоела — вот и все. И ты уехал, сбежал.

— Нет, не надоела... — Алексей мучительно опустил глаза и почти совсем их прикрыл. — Не надоела... Я тебе скажу... Я тогда не решался сказать, а сейчас скажу... Я вот что скажу: я тебя не любил. Вот: не любил. И поэтому я ушел. Не надоела... «Надоела», значит, любил и разлюбил. А я совсем никогда не любил...

Она съежилась, сжалась, не замечая, как режет спину край стола, наклонила голову к самой груди.

— ...Было хорошо, это верно. Я тебя потом вспоминал и хотел с тобой побыть еще... Но следом за тобой не поехал бы — вот что. Искать тебя не стал бы, гнаться не захотел бы... Столько не виделись, а я ни разу не спросил о тебе и адрес не узнавал...

Он говорил, не поднимая глаз, скованный тем застывшим стеклом, заполнявшим грудь, и удивлялся, что еще может говорить.

— ...Не легче от этого... Я понимаю: вместе нам, может, было бы не плохо жить. Но без любви как же? Зачем связывать себя, если не любишь? Нельзя. Неверно так делать — жить вместе, не любя. Я пожилой уже, знаю, что пора заводить семью. И хочу семейную жизнь начать, чтоб все по-настоящему. А по-настоящему — когда любовь... Главное тут любовь. У меня ничего нет: ни дома, ни угла, ни родных, ничего. Была бы любовь, все было бы... Ты хорошая и нравишься мне, но вместе нам жить — это как брак по расчету. Плохо это. Когда любишь, расчетов нет, все открыто, ясно. А по расчету не проживешь. Я знаю. Будет видимость одна, а жизни не будет...