Летний снег по склонам

Не меньше часа прокопались почти молча. Потом Ротов спохватился насчет чана для раствора. Насос чиним, а чана-то нет! Эх, мать честная — сколько времени потеряли! Поднялся, с трудом распрямил затекшую поясницу — и пошел в чум просить Марфу Ивановну сшить из брезента чан-мешок.

Не успел Петя крышку прикрутить, Иван Павлович уже возвращается.

— Готово? Давай-ка шланги продуем. Бог даст, к вечеру первое опрыскиванье устроим. А завтра с утра — осмотр стада. Оказывается, есть непривитой молодняк, сделаем прививки. Для тебя хорошая практика — поколешь, копытку [21] полечишь. К олешкам надо, брат, привыкать.

21

Копытка — болезнь ног у оленей.

Петя сбегал к озеру, притащил брезентовое ведро воды. Качнули насос — тянет, шланги в порядке. Поставили на шланг форсунку — не работает. Вот незадача! Рогов с досадой шлепнул себя по ляжке, принялся раскручивать форсунку, чистить проволочкой. Вечно какая-нибудь неурядица. Столько времени потерять на дурацкую механику!

— Сбегай посмотри, как там кройка подвигается. И Валентина Семеныча буди — хватит ему спать. Дел невпроворот.

Толстый зеленый брезент был уже разрезан. Марфа Ивановна и вялый ото сна Валентин Семеныч держали будущий чан за углы, а Катя на живую нитку метала швы.

Понесли показать Рогову.

— Молодцы. Все правильно. Теперь шейте покрепче. Если жилка найдется — жилкой, — попросил он, не переставая продергивать проволочку сквозь отверстие форсунки.

Видно, Петю очень задело упоминание о жилке. Он рассказал, как Марфа Ивановна сучила свои нитки, и вспомнил при этом каменный век.

Рогов улыбнулся:

— Что поделаешь... Атомный век не придумал еще чего-нибудь толкового для оленеводов. Одежду, обувь из оленьих шкур ничем не сошьешь, как жилкой. Никакой капрон не подойдет. Изобретение, конечно, каменного века, но лучше пока никто не предложил. Патент, брат, не превзойден. Пробовали шить самыми крепкими нитками — не то. Весь секрет в жилке. Видел на Даниле сапожки? Не промокают. А если их ниткой прошить — начнут промокать, особенно от капроновой. Секрет простой — нитка не закрывает прокола, который остается в коже после иглы. Кожа намокнет — вода сквозь нитку сочится. Да и гниет нитка быстро. Жилка другое. Попадет в воду прошитый жилкой сапог — кожа разбухнет, жилка тоже разбухнет и закупорит отверстие, ни капли не просочится. Кожа подсохнет, и жилка подсохнет, опять все закрыто. Что ты! В этом большая мудрость. Тут люди знают природу лучше иных профессоров.

Иван Павлович продул форсунку, свинтил и поставил на шланг. Петя качнул насос, облачко распыленной воды обдало Рогова.

— Теперь другой коленкор! — засмеялся он, стряхивая капли с лица.

Вспомнились многие изобретения и хитрости здешних людей, и кое-что он между дел рассказал Пете.

Рассказал, как однажды решили поставить на пути каслания дом, чтоб пастухи могли зимой погреться, пожить в уюте. Завезли на волокуше сборный щитовой домик, собрали. Простоял он много месяцев пустым — не хотят в нем жить оленеводы. Что ты будешь делать! Не хотят, и только! Случилось Рогову как раз в ту зиму быть в здешних местах — ездил по стадам. Кстати попросили его узнать, почему оленеводы в доме не живут. Вместе со стадом прикаслал, сошел с нарт. Пастухи шесты достают — чум ставят рядом с домом. Рогов решил не словом, а делом их повернуть к новому, если они такие отсталые и несознательные. Пока чум собирали, он печь натопил, разделся в тепле, похлебку сварил, чай. Благодать!.. Пригласил пастухов — пришли, не отказались. Но почувствовал — вроде бы посмеиваются. Сделал вид, что не замечает усмешек, предложил заночевать в доме, в тепле. Тут они в открытую стали смеяться и позвали ночевать в чум. Очень Рогов обиделся, но сдержался. Остался в доме, лег в постель, укрылся одеялом, уснул. Только часа через два почувствовал — мороз пробирает; накинул на одеяло меховой гусь — ноги мерзнут. Собачий холод. Печку растопить? Дров почти не осталось, и спать охота до смерти... Крепился, крепился — плюнул и ушел в чум: надо же погреться и отдохнуть...

Утром решил проверить, почему дом тепла не держит. Очень просто все оказалось. Дом-то рассчитан на подмосковный климат. А когда мороз за пятьдесят, между щитами открылись щели чуть не в палец шириной. Такой дом топить — все равно что небо коптить. Тех дров, что Рогов сжег в печи, для чума на неделю бы хватило. Ведь чум накрыт двойными, плотно сшитыми шкурами, которые ни ветер, ни мороз не пробьют.

Патент каменного века, но разве лучше что придумано?.. Чум — сам опыт поколений. Простой, прочный, теплый. Здесь такие пурги бывают — любую крышу снесет. А чум не шелохнется — тоже хитрость: шесты ставят с таким наклоном к земле, что ветер лишь плотней прижимает чум к снегу. Чем сильней ветер, тем крепче стоит чум.

Вот и задумаешься, кто же сознательный и не отсталый, а кто отсталый и несознательный. Новое должно быть лучше старого, тогда его примут. Радио, сыворотку, лекарства оленеводы приняли так, что не отнимешь. Но то старое, что лучше нового, менять на новое не хотят, и правы.

Одежду взять. Против северных морозов ничто лучше малиц, гусей, совиков и прочих теплых вещей не устоит. Назовите хоть одну одежду самую рассовременную и рассинтетическую, в которой можно не двигаясь пролежать сутки под сугробом в пургу, а потом сесть на нарты и еще двое суток ехать по ледяной пустыне. Нет такой одежды нигде и ни у кого, кроме северных народов. И если придумывать новое, то надо основательно порасспросить северных профессоров о тайнах их жилья и одежды и потом попробовать поспорить — предложить что-то лучшее.

...Приехал как-то Рогов из тундры на аэродром встретить одного москвича, работника управления. Припоздал немного. Пришел в диспетчерскую. Где москвич? Куда делся? В больницу, отвечают, увезли: обморозился.

Вот те на! Он же очень тепло был одет: шуба на вате, валенки с калошами, кожаная шапка. И под шубой не меньше полпуда всякой одежды навернуто.

Аэродром же в поселке такой: взлетная полоса на одной стороне реки, а избушка диспетчерской — на другой, примерно за полкилометра. Приземлился самолет, москвичу и говорят: подожди, сани из-за реки придут. Он в ответ усмехнулся — вот еще сани ждать, поселок рядом, так дойду. Его отговаривать, он петушится — пойду, и все. Ругаться стал. Бес с тобой, говорят, иди, коль жизнь не дорога... Фыркнул, взял чемоданчик и пошел. День ясный, тихий. Мороз, правда, ближе к шестидесяти. Сначала шагал, посмеиваясь. До поселка рукой подать, диспетчерская совсем рядом. Спустился на лед. А по руслу реки — легонький ветерок. Летом такой ветерок и не заметишь — дуновенье одно.

Тут его и проняло в городской одежде. Идет, ежится, и вдруг чувствует — ноги за лед цепляют; посмотрел — оказалось, калоши от мороза лопнули и сваливаются с валенок. Стукнул ногой об ногу — сколол свои калоши, чтоб не мешались, пошел дальше. Руки стали коченеть. Чемоданчик под мышку взял. Пронес несколько шагов, да и совсем бросил. Глядит — на шубе пуговиц не хватает — отскочили, перемерзли. Запахнулся, как мог, руки в рукава, еле бредет. Шуба на сгибах расползается. Голова словно голая — ветерок насквозь пробивает шапку. И ноги коченеют — икры судорогой сводит, как деревянные сделались. Ну, думает, погибель пришла. А диспетчерская рядом, вот она на высоком берегу.

На его счастье, сани выехали навстречу. Возница откинул полость из медвежьей шкуры, москвич как стоял, так столбом и упал в сани — не может двинуть ни рукой, ни ногой. Накрыл его возница полостью, сбегал за чемоданчиком да гнать в больницу!

Отходили, ничего. Даже насморка не схватил. Но самая потеха, когда его стали одевать по-местному. На нем-то было и теплое белье, и свитер, и костюм, и шуба, а тут принесли кухлянку — вроде меховой рубашки с капюшоном, мехом внутрь, меховые штаны, сапоги меховые: надевай!

Смеетесь, говорит. И упорствует — упрямый мужик, невозможно. Я, говорит, под кухлянку хоть белье и свитер поддену. Вот простота московская! Этого-то и не надо. Мех должен прилегать к телу, никаким бельем его нельзя от тела отделять, иначе тепло уйдет.

Уговорили все же одеться полностью по-местному. Оделся, вышли на мороз. Он с большой опаской идет — очень уж легко одет, говорит, вроде ничего и нет на мне... А сам-то мерзнешь? Спрашивает Рогов. Нет, отвечает, пока очень тепло. Весь поселок обошли. Холодно? Нет. Как дома тепло, говорит, и легко, точно в одних трусах по пляжу иду.

Так эта одежда ему понравилась — возьмите шубу, костюм, валенки — все отдам. Оставьте кухлянку да тобоки! Всю командировку так и проходил в кухлянке...

Проверили вторую форсунку, свернули шланги, собрали инструменты.

— Хватит механикой заниматься — иди, помоги мясо консервировать, — сказал Рогов Пете.

Это за вандеями, неподалеку. На земле несколько освежеванных оленьих туш. Никифор Данилович рубит их на куски; Василий Матвеич складывает мясо в мешок и пересыпает белым порошком — пиросульфитом — чтоб не портилось.