Летний снег по склонам

Но вот в конце... В конце письма приписка сбоку мелкими буквами. Митя перечитал несколько раз, и слова скользили мимо, он никак не мог их понять...

Сонливая одурь, не отпускавшая все утро, сразу испарилась. А слова все-таки не понятны, ни с чем не вяжутся они, никуда не подходят...

Федюшка, твой друг детства, лежит в больнице при смерти. Доктора говорят, мало надежды, что поправится. Никогда не болел, а тут навалились все болезни...

Лучи солнца, совсем горячие, греют ногу сквозь туфлю. Газеты упали на пол. В подполе, присыпанная землей, лежит бутылка коньяку. А Митя не зашел тогда на обратном пути, не пригласил Федора к себе... Федор уходил по дорожке с ведрами в озябших руках, с ведрами, полными ледяной воды. И тогда они распрощались навсегда?.. В то самое мгновенье — навсегда... Он был в полушубке, черном, потертом. На завернутых рукавах торчала вытертая овчина. Кирзовые сапоги с ляпками глины...

И это все, что запомнилось? Все, что осталось в памяти? И никогда не будешь знать, какое мгновенье последнее и что от него остается...

Но почему ж последнее? Федор жив, он есть.

Митя смотрел на стену перед собой. Ломило глаза. Слез не было, но глаза ломило и разъедало. Митя вспомнил, что не плакал уже двадцать лет, после смерти отца...

И вслед за этой ломотой в груди открывалась пугающая пустота, провал... И казалось, провал этот не перейти, на нем кончается лучшая полоса жизни, а дальше — что-то осеннее, серое... Митя почувствовал себя так, словно в доме, где долгие годы все было на месте, все прочно, привычно, из фундамента вдруг вывернулся угловой камень, и дом дрогнул, покосился, и неоткуда взять камень на замену. Пока он стоял, его не замечал, опирался на него, сам того не сознавая. А когда он покачнулся, мир оскудел и зябко стало на земле.

Почему так? Ведь неразлучны они были только в раннем детстве. После не виделись годами и ничего один о другом не знали. Жизнь разъединила их, разрознила во всем, и они, пожалуй, мало уже понимали друг друга. Но сейчас, когда угрожала потеря, Митя осознал до конца, как много значил для него Федор. Он не мог бы сказать, что значил, в чем, для чего... Он ощущал лишь эту пустоту, угрожающую душе, провал, который, он знал, никогда не затянется, не зарастет.

Утрата... Утрата... Но почему ж утрата?.. Митя еще раз перечитал приписку в письме. При смерти — еще не смерть, еще не все потеряно... Ему плохо, но он жив... Надо вот что... Надо сейчас же, тотчас...

Митя поднялся, позвонил в справочную насчет поезда. Время еще было, и он стал переодеваться.

Взгляд упал на письменный стол... Рукопись... Последний раздел... Все показалось далеким, прошлогодним, пыльным каким-то... Странное чувство. Митя испугался его и еще глубже понял, что жизнь надломилась, трещит, оседает и надо удержаться и удержать ее своды...

Он торопливо надевал свитер, зашнуровывал ботинки на толстой подошве — те самые, в которых был осенью там, у колодца...

И пролетали в памяти случайные обрывки из детства, зрелости, недавнего... Вспомнилось вдруг крыльцо, и он, Митя, впервые забравшийся на перила с помощью друга, и круглое веснушчатое лицо Федюшки, нетерпеливо дергающего Митю за ногу...

12

Мы поднялись вверх по Ангаре до заброшенной деревеньки Кова. В одном из домов устроили базу. Дом стоял на высоком берегу, и за калиткой открывался простор, налитый синевой и солнцем. Когда изыскатели уходили утром на работу, с крыльца казалось, что они, хлопнув калиткой, пропадают в синеве. А они всего лишь спускались по тропинке к лодкам. Раздавались первые трели моторов, начинался день.

Вижу тонкий слой тумана у самой воды, а вокруг солнце и удивительная четкость таежных берегов. Туман так плотен, что лодки не видно — кажется, чудом перемещаешься по ослепительной белизне. Даже урчанье мотора глохнет в этих утренних перинах, усиливая впечатление сказочности.

Наш отряд инженерно-геологической съемки работал на створах, из которых потом станут выбирать наилучшее место для строительства Богучанской ГЭС. Это были первые шаги.

С тех пор прошло полтора десятилетия, а каждый створ помнится, будто вчера оттуда приехал. И по-особенному выглядывает теперь из прошлого деревенька Кодинская Заимка и Кодинский створ, который тогда стоял в ряду остальных, а сейчас оказался единственным, найденным и утвержденным. В перечнях строек десятой пятилетки есть строка: «Начать строительство Богучанской ГЭС». Название будущей гидростанции дало большое ангарское село, а расположится она выше по течению от Богучан, там, где еще стоит Кодинская Заимка...

Деревушка на левом берегу Ангары. Луговина между рекой и таежными увалами, и по луговине рассыпано несколько домиков.

Был жаркий день, поэтому одевались поплотней: под куртку с капюшоном — рубаху и свитер, под шаровары — брюки, на лицо, у кого есть — сетку из конского волоса («личинку», как называют ее местные жители), нет личинки, — сетку Павловского или пчеловодную шляпу. Если одеться полегче, оводы и комары не дадут работать. У меня хранится снимок спины идущего впереди геолога — ткань куртки не видна из-за сплошной массы таежных кровопийц.

Миновали ручей (по-местному «ручей»), прошли по высокой траве и начали подниматься по склону, густо заросшему подлеском, заваленному буреломом. На сгнивших стволах росли молодые елочки. Душно и пряно пахло в тайге после недавних дождей. Николай Николаевич Немнонов, обутый в мягкие ичиги, надетые на носки из конского волоса, неслышной походкой быстро пробирается через заросли. Нужно выйти на высокую точку, с которой виден Кодинский створ, сфотографировать реку и скалистый противоположный берег... Кто знал тогда, что именно здесь Ангару перетянет плотина.

Забрались на вершину — дальше некуда, но кругом такие заросли — даль вовсе не видна. Немнонов оставил меня стоять с рюкзаками, а сам пропал в чащобе. Потом издали, слева, раздался его голос — нашел открытую площадку. Взваливаю рюкзаки, бреду по бурелому. Впереди и вправду — просвет. Арка из сочной листвы и за ней — даль реки, слепящая после таежного сумрака.

— Куда же вы запропастились! — нетерпеливо выговаривает мне Немнонов. — Скорей телевики!

Он фотографирует светлые скалы на том берегу и выискивает местечко, куда можно пристать на лодке и сверху снять берег, где мы стоим сейчас, чтоб получилась полная картина створа. Потом мы надеваем рюкзаки и идем обратно. Он впереди, я за ним. Он останавливается, ждет, пока я догоню, и тихонько говорит: «Посмотрите-ка: вот, вот, под ногами...» Нагибаюсь и вижу на проплешинке, отмытой дождями, свежий след большой лапы. «Недавно миша прошел», — объясняет Немнонов и берет фотоаппарат на изготовку, — авось повезет...