Лето Мари-Лу
Шрифт:
Я ничего не говорю. Я замечаю, как она зациклена на том, что сказал ее врач. Ей это нравится. Играть свою роль в этом инвалидном кресле. Ее превратили в пакет льгот. Равнодушный пакет льгот. Не думаю, что это правильно. Скорее всего, она отказалась от борьбы. Сделала это, не проверив свои возможности. Сначала нужно бороться как зверь, а потом уже сдаваться.
Есть ли кто-нибудь, кто отважится пролить кофе на историю болезни? Кто сможет заставить пациента поверить в чудо? В Бога, если они захотят? Лишь бы у них появились силы тренироваться изо всех сил. Не бывает никаких среднестатистических людей, никаких среднестатистических травм. Нет типичных пациентов. Все возможно.
Все эти мысли проносятся в моей голове. Но ни одну из них я не высказываю вслух.
— Пойдем дальше? — лишь спрашиваю я.
— Давай повернем здесь и вернемся назад.
Я насыпаю в кастрюлю рис и обнаруживаю, что умудрился купить такой сорт, который нужно варить почти полчаса. Мне приходится три раза наполнять горелку, и денатурата остается лишь на донышке. Этого хватит как раз, чтобы подогреть воду для мытья посуды. Кое-где остатки еды засохли, и без горячей воды здесь не обойтись.
Я грею воду, пока мы едим ризотто с банкой консервированной кукурузы, которую я смешал с рисом. В кладовке шаром покати. Даже красные муравьи покинули нас.
— Теперь-то нам точно придется возвращаться, — говорю я.
— Нельзя плыть под парусом без ветра, — замечает Мари-Лу.
— А мы проведем обряд вызывания ветра, — говорю я. — Вечером, на берегу. Будем танцевать как индейцы.
— Ты имеешь в виду обряд вызывания дождя?
— Нет, именно ветра. Индейцы проводили обряды для всех типов погоды. Это почти всегда срабатывало. Они получали то, что им требовалось, потому что очень сильно этого хотели.
Мари-Лу недоверчиво смотрит на меня. Она подозревает, что я вру, но еще не совсем уверена.
— А не лучше ли отправить послание в бутылке? — предлагает она и переворачивает вниз горлышком пустую бутылку из-под денатурата.
— Прекрасная идея! — восклицаю я.
Я приношу карандаш и тетрадку Мари-Лу и отдаю все это ей.
— Ты пиши, а я буду диктовать.
— А какую дату поставить? Ведь начинают с даты.
— Понятия не имею. Напиши «начало августа».
Мари-Лу пишет:
— « Фьюк, август месяц». Что дальше?
— « Это письмо написано детьми Отшельника», — диктую я.
— Подожди, не так быстро. Так, дальше.
— « Мы хотим поведать всем о нашем открытии. Этот остров расположен посреди аномальной зоны. Здесь отсутствует время. Тот, кто живет тут, не стареет...»
— Подожди. Что?
— « …но лишь становится сильнее и умнее. Больные выздоравливают. К сожалению, здесь нет ветра, поскольку аномалия времени совпадает с аномальным штилем».
— Помедленнее!
— Ты всё?
— Сейчас… ну вот.
— « Мы не знаем, сможем ли когда-нибудь вернуться домой».
— …« домой», — повторяет Мари-Лу. — Ну?
— « Тот, кто прочтет это письмо, пусть позаботится, чтобы мы не остались на Фьюке навечно».
Мы подписываем свои имена и отправляемся с бутылкой на берег. Я вырвал из альбома рисунок
с лодкой, свернул его в трубочку и засунул в бутылку вместе с письмом. На рисунке тоже стояло мое имя: Адам О. Я передаю бутылку в руки Мари-Лу.— Бросай, — говорю я.
Мари-Лу стоит некоторое время, обняв бутылку, словно это — маленький ребенок, с которым ей сейчас придется расстаться. Затем поднимает руку и делает бросок. Бутылка описывает высокую дугу и с плеском плюхается в воду. Мы стоим и смотрим. Бутылка, как поплавок, неподвижно застывает на блестящей поверхности озера.
— Ничего не выйдет, — говорит Мари-Лу. — Бутылочная почта тоже зависит от ветра, как и парусные лодки.
— Сейчас я все устрою.
Я бреду в воде до бутылки, встаю немного поодаль и начинаю плескать на нее воду, чтобы создать волны. Бутылка, покачиваясь, медленно удаляется прочь от нас.
— Ну вот, теперь она уже в пути! — кричу я.
Я еще некоторое время стою в воде и гребу руками, помогая бутылке набрать скорость. Затем возвращаюсь к Мари-Лу.
Когда солнце опускается за горизонт, мы стоим на берегу, прижавшись друг к другу. Бутылка снова застыла на достаточном расстоянии от берега. Мари-Лу поворачивается ко мне, прижимается щекой к моей щеке, обнимает за талию. Я чувствую, как бесконечно медленно она переставляет ступни, тихо шурша камушками. Я следую за ней мелкими-мелкими шажками. Медленно мы поворачиваемся в красных лучах заходящего солнца. Это наш ритуальный танец ветра.
Ночью я внезапно просыпаюсь. Я почти уверен, что меня разбудил какой-то звук. Я думаю, что человек просыпается по-разному. Если просыпаешься сам, то словно медленно всплываешь на поверхность реальности. А я проснулся как от толчка. Сработал древний инстинкт, тело приготовилось отреагировать на неизвестную опасность.
Я сажусь и старательно вслушиваюсь, не слыша ничего особенного. Ощупываю пространство рядом с собой и нахожу Мари-Лу. У нее вспотела спина.
Я снова укладываюсь. Чувствую, что больше не усну. В голове начинают крутиться разные мысли, о которых я давно забыл. Как там Сив и Рут? Гуляют ли они все еще на свободе? Вернулись ли в город папа и Бритт? Да, скорее всего, уже вернулись. Интересно ли папе, где я и почему не даю о себе знать? Когда, собственно, начнутся занятия?
Я чувствую, как чары слабеют. Волшебство Фьюка развеивается.
— В чем дело, Адам? — внезапно шепчет Мари-Лу. Ее голос звучит мягко, как сама бархатная ночь. Но я слышу, что она тоже окончательно проснулась.
— Ты не спишь?
— Нет.
— Мне кажется, я что-то слышал.
— Ветер дует, — говорит Мари-Лу.
Тут наконец я понимаю, что меня разбудило: с улицы доносится тихий шорох. Это ветер качает кроны деревьев, пробегает по траве, осторожно гладит заросли лесной малины. Я прислушиваюсь и слышу, что проснулись волны. Они снова мягко шуршат, набегая на прибрежные камушки.
Снова дует ветер!
Грустное утро. Наш лагерь напоминает свалку. Спальные мешки и одежда свалены в кучу. Палатка лежит на земле, как сдувшийся воздушный шар. Мы завтракаем посреди этого беспорядка: каждый ест свою банку макрели в томатном соусе, вприкуску с маленьким ломтиком батона.
Почти машинально, без особого энтузиазма, мы упаковываем вещи. Мне только с третьего раза удается засунуть свой спальный мешок в чехол. Мы думаем совсем о другом. О времени, которое прошло. Когда я начинаю перетаскивать вещи в лодку, кажется, что их вдвое больше, чем было изначально. Я укладываю большую часть вещей на носу, впихиваю пакеты между крупными предметами.