Лето ночи

Когда Дейл вошел, он и не подумал встать. Что вы хотите?

Дейл перевел дыхание. Теперь, когда он находился здесь, он не чувствовал страха и совсем не нервничал.

– Я сказал вам, что я хочу. Кто-то или что-то убило моего друга, и я полагаю, что это имеет отношение к тому колоколу, который привез ваш дедушка для школы.

Чепуха, – отрезал мистер Эшли-Монтегю. – Этот колокол был просто забавной редкостью, которая, как убедили моего деда, имела некоторую историческую ценность. И, как я уже говорил вашему юному другу, колокол был разрушен примерно сорок лет назад.

Дейл покачал головой.

– Мне известно другое, – сказал он, хотя на самом деле ему ничего не было известно. – Колокол все еще здесь. И он влияет на судьбы людей так же, как это было при Борджа. И мой «юный друг», как вы его назвали, теперь мертв. Мертв так же, как мертвы те дети, которых убили шестьдесят лет назад. Мертв, как тот негр, повесить которого помогал ваш дедушка.

Дейл слышал собственный голос – сильный, отчетливый, и уверенный – как бы со стороны. Словно смотрел кино. При этом какая-то часть его разума наслаждалась видом из окна: Иллинойс-ривер, широкая и серая, блестела под солнцем, между лесистыми утесами, далеко внизу бежала железная дорога, тянулась серая лента шоссе, ведущего в Пеорию.

– Об этом я ничего не знаю, – сказал Деннис Эшли-Монтегю, нервно перекладывая на столе бумаги. – Сожалею о несчастном случае, происшедшем с вашим другом. Конечно, я уже читал об этом в газетах.

– Это не было несчастным случаем, – покачал головой Дейл. – Кто-то, кто уже давно связан с колоколом, убил его. Существуют еще и другие явления… Что-то, что появляется по ночам…

Теперь мистер Эшли-Монтегю стоял позади своего стола. Очки на нем были в круглой темной оправе и делали его похожим на одного комического персонажа из фильма. Того, который вечно выпрыгивал из окон.

– Какие явления? – Голос его снизился до шепота и был едва слышен в огромной комнате.

Дейл пожал плечами. Он знал, что не должен слишком откровенничать, но понятия не имел, каким образом все же дать понять этому человеку, что им известно о том, что здесь что-то происходит. В эту секунду Дейл представил себе, как вдруг в одной из стен открывается потайная панель и оттуда выходят Ван Сайк и доктор Рун и тихо обходят его сзади. А позади них, из углов на него набрасываются призраки…

Дейл подавил желание оглянуться через плечо. Интересно, если он не выйдет отсюда, Харлеи уедет без него или нет? Дейл уехал бы.

– Например, мертвый солдат, – ответил он. – Человек по имени Уильям Кемпбелл Филлипс, если быть точным. Например, возвращение мертвой учительницы. И другие явления… существа, возникающие из земли…

Даже для самого Дейла это звучало глупо. Он был рад, что замолчал прежде, чем успел упомянуть о змее, выползшем из кладовки и спрятавшемся под кроватью его брата. Внезапно у него мелькнула мысль: «Я ведь не видел ничего этого. Я принял на веру слова Майка и Харлена. Все, что я видел, это дыры в земле. Боже милостивый, сейчас этот человек позвонит в полицию, и меня упекут в психушку. Я окажусь там даже прежде, чем мама поймет, что я опаздываю к ужину». Рассуждение было здравым. Но Дейл не поверил ему ни на секунду. Он верил Майку. Он верил записям Дуэйна. Он верил своим друзьям.

Мистер Эшли-Монтегю почти рухнул в кресло.

– Боже мой, боже мой, – прошептал он и наклонился вперед, будто хотел спрятать лицо в ладонях. Но вместо этого он снял очки и принялся протирать их белоснежным носовым платком. – Что вы хотите?

У Дейла чуть не вырвался вздох облегчения.

– Я хочу знать, что происходит, – сказал он. – Я хочу видеть записи историка… доктора Пристмана… Хочу, чтобы вы рассказали мне все, что знаете о колоколе и о том, что произошло когда-то. И больше всего… – Теперь у него все-таки вырвался вздох облегчения. – Больше всего я хочу знать, как можно остановить это все.

Глава 28

Сквозь решетку с западной стороны подвала, расположенного под эстрадой, пробивался солнечный свет и бликами ложился на темную, влажную землю. Майк сидел рядом с Минком, пока тот вел свое повествование, часто прерываемое большими глотками шампанского, долгими приступами кашля и еще более долгими приступами молчания.

– Та зима была очень холодной, холода настали как раз после наступления Нового года… и нового века… Я тогда был маленьким пацаном, не старше, чем ты сейчас. Сколько тебе? Двенадцать? Нет, одиннадцать?… А, ну и мне было примерно столько же, когда повесили того негра.

Школу я тогда уже бросил. Большинство из нас не ходили в школу подолгу… только чтобы научиться подписывать свое имя да немного считать… вот и все, что требовалось человеку в те времена. Мы с братьями нужны были отцу на ферме. Поэтому к тому времени, когда повесили негра, я уже забросил школу…

В том году у нас в городке стали пропадать дети. Когда исчезла маленькая Кемпбелл, это привлекло внимание всех потому, что ее тело обнаружили, и потому, что они были богачами и все такое… но и до нее пропало четверо или пятеро ребятишек. Они просто не вернулись домой. Помню, я тогда дружил с одним маленьким поляком, Стрбнски была их фамилия, его отец работал в бригаде железнодорожных рабочих, которые тянули дорогу через наш город, да так здесь и остался. Стефан его звали. Ну, мы со Стефаном как-то слонялись возле салуна, поджидая своих отцов. Как раз за несколько недель до Рождества. Я-то своего нашел, и мы с братом усадили его на телегу и повезли домой, а Стефана больше никто не видел. Никогда. Последнее, что я помню, это как он брел через сугробы по Мейн-стрит в своих заплатанных штанах и в руках у него была банка, в которой он таскал пиво для своей старухи… Что-то сцапало Стефана, то самое, что потом утащило двойняшек Майеров и этого… как его звали… маленького мексиканца. Они жили там, где сейчас свалка… Но конечно, внимание всех привлекла смерть маленькой Кемпбелл: она все-таки была племянницей доктора и все такое.

Когда ее двоюродный брат, Билли Филлипс, ворвался в салун… нет, не к Карлу, этой пивной тогда еще не было… большой салун был там, где теперь этот дурацкий магазин… ладно, в общем, когда этот сопляк Билли Филлипс ворвался холодным вечером и заорал, что у негра, который живет за путями, нашли платье его сестры, ну, тут салун опустел через полминуты… И я тоже, помню, как бежал, чтобы не отстать от отца… а на улице в своей двуколке сидел мистер Эшли, и на коленях у него лежало ружье… То самое, из которого он выстрелил в себя через несколько лет… Сидел так, будто ждал нас.

«Надо идти, ребята! – закричал он. – Справедливость должна восторжествовать».

И тут вся толпа мужчин заревела… ну, знаешь, толпа соображает не лучше, чем кобель, когда перед его носом сучка в течке… ну и все мы побежали туда, и пар валил у всех изо рта, он казался прямо золотым на солнце… я даже помню, как пар вырывался из ноздрей лошадей, двух черных кобыл, запряженных в коляску мистера Эшли… Да и некоторые другие были в колясках… И мы помчались в северную часть города, где позади свечного заводика проходила старая одноколейка, и этот негр задрожал и стал таращиться на нас… А до этого он что-то жарил на сковороде, готовил жратву, в общем… И парочка его друзей была здесь же, они тогда никогда не ходили поодиночке, и им не разрешалось бывать в городе после темноты, конечно…

Но они не стали ввязываться, они брызнули в разные стороны, как перепуганные псы, понявшие, что сейчас будет порка.

У черномазого была кровать-скатка, ну, мужчины разорвали ее, и все увидели… там было платье маленькой Кемпбелл, все в засохшей крови, ну и еще кое в чем… Ты понимаешь, сынок, о чем я говорю.

И они потащили негра к школе, тогда она была навроде центра города. В школе и все собрания проходили, и на выборы мы туда ходили, и все сделки тоже там совершались… И негра они туда поволокли… Я, помню, всегда болтался на улице, когда начинали звонить в колокол, чтобы все собирались побыстрее, если дело было важное. И тогда, помню, я тоже там стоял, мы еще пулялись снежками с Лестером Коллинзом, Мерри Уитта-кером и отцом Конни Дейзингером… не помню, как его звали. Там и все пацаны собрались, которые пришли с отцами. Но вдруг как-то быстро стемнело… стало по-настоящему темно… и жутко холодно… как у ведьмы за пазухой… В тот год весь чертов город был отрезан начисто, ты понимаешь, навроде как опечатан, из-за того что дороги стали жуть какими скользкими, и сугробы. Даже в Оук-Хилл было не добраться, понимаешь, такие были дороги. Поезда еще ходили, но не каждый день. Так ведь сугробы – во, и никаких снегоочистителей на дорогах, и холодина… Вот мы и остались сами по себе.