Лето с чужими
Шрифт:
Через четыре-пять минут его выступление закончилось, и зал разразился аплодисментами. В этот момент объявили:
— Группу торгового квартала «X» просим проследовать в автобус — время отправления.
Больше половины зрителей встали и засеменили к выходу. Телесценарист ведь тоже, по сути, работает на зрителей. Хоть лиц он не видит, но смотреть, как зрители покидают зал, — сущий кошмар.
Тем временем объявили следующий номер, и на сцене появился другой юморист, лет пятидесяти пяти. Он уже сидел перед микрофоном, но вереницы зрителей по-прежнему тянулись к выходу.
— Спасибо за внимание, — крикнул артист удалявшимся
Тем временем зал утих. Теперь действительно остались редкие зрители.
9
Автобус «хато» (ял. «голубь») — самая крупная в Токио сеть туристических маршрутов, где используются фирменные автобусы желтого цвета.
— Вот как измывается над нами автобус «хато», — со вздохом сказал юморист. — Только по секрету, — понизил он голос. — Они — за полцены. По семьсот пятьдесят иен. На нос. Поэтому приезжает сразу целая куча, чему мы должны радоваться. Двое за одного полноценного. Вот и уходят раньше. Никакого сожаления. Как слышат «время», валят все сразу. Ненавижу. Пусть они меня простят, но я ненавижу все эти автобусы «хато».
Шутка явно не удалась, и зрители притихли. В этот момент раздался голос:
— Некоторые с автобуса еще остались.
Я обомлел. Юморист засуетился:
— Что, правда? Или шутите? Серьезно?
— Шутка, — сказал голос.
Зрители засмеялись.
— Зачем вы так... говорите? Чуть печенка не остановилась. Нет, не печенка, сердце. Мне нравится автобус «хато». Признаться, я его поклонник. Разве так можно? Когда стоит вопрос о выживании, нельзя заводить себе врагов. Нас автобус «хато», можно сказать, кормит. — Юморист залепетал. — Когда выходишь на сцену, а добрая половина уходит, не в обиду остающимся — отпадает всякое желание говорить.
Я передвинулся из глубины зала, с приставного стула на несколько рядов вперед.
— Не пугайте меня, — обратился ко мне юморист. — Только покажется, что заделал брешь в плотине, а тут опять движение. Думал, уходите. Собрался уже за рукав схватить. А вы передвинулись вперед. Спасибо и на том. Пожалуйста, не стесняйтесь — придвигайтесь еще. Хоть до того места, куда моя слюна долетает.
Зрители, глядя на нас с юмористом, засмеялись. А тот поменял тему — принялся мыть кости кочующей из программы в программу телебогеме.
Я пересел вовсе не для того, чтобы лучше его слышать. Вообще не стоило этого делать — ощущал я себя довольно глупо.
Я пересел, чтобы лучше видеть — но не артиста. На него я даже не смотрел. Я хотел получше разглядеть человека, сказавшего: «Некоторые с автобуса еще остались». С дальних рядов виднелась лишь его спина. А голосом и фигурой он походил на отца. На моего покойного отца. И я должен был увидеть его лицо в профиль. Мало ли кто на него похож. Отец погиб в тридцать девять, сейчас ему было бы семьдесят пять. Если б я разглядел его в каком-нибудь старце,
еще можно понять. Но здесь сидел тридцатилетний мужчина. Неспроста это. Чтобы не сильно выделяться, я принялся хохотать вместе с окружающими, но слов юмориста почти не слышал. Я просто хотел убедиться. Голос удивительно похож на отцовский. Со спины — так просто вылитый он. Поэтому нужно увидеть его лицо. Точнее, увидеть лицо и убедиться, что это не он. Не может ведь все так сойтись. В отчаянии я всего лишь хотел успокоиться.Юморист закончил.
Я посмотрел в ту сторону. Там сидел отец. В профиль — как две капли похожий на отца при жизни. Я сразу же отвел взгляд и подумал: «Бывает же, встречаются на свете двойники».
Объявили следующий номер, и на сцену вышел цирковой дуэт.
Посмотреть еще раз на лицо того мужчины мужества больше не оставалось. Я видел его всего секунду. При этом — издалека. Как я мог быть уверен, похож он или нет? Пожалуй, если посмотреть в фас, выяснится, что это не он. И такое часто бывает.
Я с трудом сдерживался, чтобы не смотреть на него слишком пристально. Моего отца уже давно нет в живых, какой смысл что-то проверять?
Циркач поставил на кончик упертой в лоб трости мяч и пытался удержать равновесие. Сдвинулся влево, сделал несколько шагов вправо.
Чтобы развеять сомнения, я еще раз посмотрел на мужчину.
И вдруг он тоже взглянул на меня.
Я оторопел. Он еле заметно улыбнулся и слегка кивнул. Меня проняла дрожь. Я отвел глаза.
Почему он посмотрел на меня? Почему улыбнулся и дружелюбно кивнул?
Да потому, что меня высмеял юморист. Просто хотел посмотреть, что делает тот человек, и наши взгляды сошлись. «Как, нравится?» Его легкая улыбка примерно это и означала. Веселый человек. У жулика с улицы тоже была веселая улыбка. Хорошо в Асакусе, пока здесь остаются такие люди.
Кстати, о лице того мужчины в фас. Я его не узнал.
Ещё бы — потерять отца в двенадцать лет. Не могу же я досконально помнить черты его лица. Похож-то похож, но насколько — судить трудно. Я только хочу сказать, что он — вылитый отец из моей памяти. И в профиль, и в фас он вроде бы — отец, но именно поэтому им быть и не может. Выступление окончилось. Раздались вялые аплодисменты.
Чего разволновался? Другой бы на моем месте так и подумал. Человек улыбнулся, а я отвел глаза. Он мог обидеться.
— Привет, — раздалось рядом со мной.
Я поднял голову — в проходе стоял тот мужчина и смотрел на меня так, будто хотел сказать: пошли отсюда.
— Это вы мне? — Голос у меня дрожал. Нет, правда — очень похож на отца.
Мужчина, не дожидаясь моего ответа, побрел к выходу. Его спина как бы говорила: «Чего сидишь? Пойдем».
Объявили следующий номер.
Я встал и пошел за ним.
Глава 4
Человек стоял посреди опустелого квартала кинотеатров. Когда я вышел, он сказал:
— Не люблю я... вон этого, — и ткнул пальцем в афишу. Из колонок заверещал «вон этот» юморист.
— Я тоже... не очень.
— Точно, — зашагал мужчина. — На гвоздь программы он не тянет.
Мы направлялись к Международной улице.
— Пойдем к нам?
— Что?
— К нам домой.
Он подтянул брюки.
— А можно?
— Конечно. Ну, ты даешь... — Моложе меня лет на десять, а тыкает мне... — Асакуса. Рано смеркается — делать-то нечего. После десяти куда деваться?