Лето в гетто

Исаак прокрутил в голове сказанное и решил, что с ней ему будет сложно.

Глава 2. Обязанности

Мама Урсулы, дождавшись мужа, пана Каминского, ушла вместе с ним к Багужинским. У них возникли проблемы с гестапо и такие, что оба Каминских не смогли точно ответить дочери, когда вернутся.

– Войтек сказал, что сегодня ночует у Томаша, – сказала пани Каминская задумчиво. – Надо бы это прекратить. Сама никуда не выходи, вечером опять готовится какая-то акция. Будет страшно, пойди к Вайсбергам… До встречи, солнышко.

Как только дверь закрылась и замок щелкнул, Урсула стремительно зашла в комнату. Тарелка с оладьями была уже пуста, сок выпит. Исаак стоял около шкафчика с книгой в руках.

«Какие ужасные штаны, – подумала она. – И руки грязнущие!»

– Положи на место и больше ничего не смей трогать на полке, – Урсула отобрала новенького «Робинзона Крузо», поставила обратно и отошла от Исаака.

Тот хмыкнул, по-хозяйски заходил по комнате взад-вперед, осматриваясь:

– А где братец твой? – спросил он.

– Какой братец?

– Ну Войтек. Лет шестнадцати. Носит бежевые башмаки и не любит евреев, а ты не любишь его.

– Ему двенадцать, и он никак не относится к евреям.

Урсула недоверчиво следила за Исааком и злилась: «Сейчас все вши перебегут сюда. Ой, мамочки. А если у него кровь заразная?» Она знала, что в гневе может наговорить много нехорошего, поэтому изо всех сил сдерживала себя. Решив смотреть на самую нераздражающую часть лица Исаака, девушка смотрела то на его лоб, то на шею.

– Он просто так рисует немецкие кресты на своих башмаках, – фыркнул Исаак. – Не смеши меня. Я из-за них чуть не убился в вашем проклятом коридоре. Для двенадцати у него слишком здоровенные ноги. Хотя кто бы постарше разукрашивал ботинки… Не продашь? – вдруг загорелся он. – Я деньги потом отдам, честное слово. Свастику сведу керосином… Не защищай его. Ты же его не любишь.

– Почему не люблю, – выдохнув, произнесла она. – Я его по-своему…

Не слушая, Исаак поправил пиджак, оперся на трюмо и посмотрел в зеркало: «Какой же я…» Под носом закоптела кровь, прямо как усы Гитлера, щека с красным пятном. Пыльное, нищенское лицо. Он давно не любил его, а с тридцать девятого искренне ненавидел: «Хоть зубы целы», – он потер губы и повернулся к Урсуле, которая продолжала что-то говорить:

– Не любишь, потому что берет твои книги, а возвращает порванные. Книжные черви часто по такому поводу разводят…

Девушка обижено дернула курносым носом:

– И как ты можешь подтвердить? – она села на край кровати и скрестила руки.

– Все девчачьи книги целые – это твои книги, – Исаак снова подошел к шкафчику и провел по «Джейн Эйр» ладонью. – Ты чистоплюйка – они все в рядок стоят. А эти, – он погладил тома Дюма, – порванные. Такие, как ты, вряд ли читают о мушкетерах. Значит, читает брат. Не друзья, нет. Корешки оторвал, но ты их не спрятала, хотя место есть, склеила, поставила, значит, тоже были твоими. Все, что убогое, но твое, не раздражает, поэтому они здесь и стоят до сих пор.

– Не бывает мальчишеских и девчачьих книг. Ты не рассуждаешь, а угадываешь.

Исаак недовольно схватил Дефо и с хрустом раскрыл:

– Вот. Даже хрустит – не открывала, а этот еще не добрался, – тут он бросил его, взял «Моби Дика» и «Двадцать тысяч лье под водой», тоже бросил. – Ты не любишь море и хорошие книги. Читаешь до дыр высокопарную ерунду про королей. А эти книги видимо дареные, – он снова любовно взял «Моби Дика». – Никогда не прочитаешь, а выбросить жалко. Для красоты стоят. Я не могу доказать, но я уверен.

– Есть много других важных вещей, – буркнула девушка. «Перестань ты трогать все подряд… Вот, ракушку схватил! Сейчас же почернеет. Какой невоспитанный». Она встала с кровати, подошла к Исааку, но ничего не сделала, только злобно посмотрела. – Думаешь, «Король Лир» ерунда? Ты сам ерунда, понятно? Море не определяет всю суть.

– Да ну? – Исаак поднес бело-розовую раковину к уху и закрыл глаза. – Я вот дождусь сестер и уеду к морю. Там хорошо, тепло, нет гетто. Таких, как ты, тоже нет. Вот тебе и вся суть. Море – это все.

– Слушаешь море? – поспешила вставить Урсула. – А это просто кровь у тебя в голове шумит.

Он еще немного постоял, вздохнул, нехотя открыл глаза и поставил раковину на место:

– Знаешь что, – начал Исаак, но не договорил, услышав невозможное: «Мне жаль».

Голос девушки стал мягче, она виновато смотрела на его губы. У Исаака снова пошла кровь носом, видимо, от волнения. С ним в последнее время часто такое случалось, и ему это очень мешало. Кровь точно индикатор хрупкости, как обморок у средневековых дам. И вот опять. Да и бок как-то тянет.

– Мне жаль давать тебе платок.

«Девчонка-то сволочь, надо сказать».

– Слушай, – Исаак обмакнул кровь кончиками пальцев и, хотя Урсула запрещала, вытер их об полку, оставив развод, – ты думаешь, я тебя просто так называю Медведицей?

– Урсула по-латински значит медведь, – ответила девушка, грустно смотря на полку. – Я знаю, но это не умно, Шерлок Холмс.

– У тебя просто щиколотки толстые, как у медведя.

Урсула снова раскраснелась от гнева и сжала губы:

– Надо было скинуть тебя с балкона! – прикрикнула она, но потом успокоилась. – Напомни-ка, почему ты должен жить у меня под кроватью? – ей перехотелось смотреть Исааку в лоб и на шею, стала рассматривать волосы: «У него точно вши. Боже мой. Под кепкой целая стая сидит. Два к одному». – А ну, сними кепку.

– У меня нет вшей, – обиделся Исаак. – Если и схватил что-то, то только под кроватью под твоей. Я, кстати, не собирался там жить.

Урсула поправила ноты на пюпитре:

– Ну, так и выметывайся поскорей.

– Ты совсем не соображаешь что ли? Все, как всегда, объяснять надо, – Исаак снова стал ходить по комнате, шурша ботинками. – Если ты выдашь меня гестапо, то вас они затаскают: «Кто, откуда я?», а я еврей, Маленькая Медведица, и уж скажу, что вы меня специально прятали. И все вопросы сразу отпадают. Не важно, откуда я взялся и что мне надо. Я был в твоей квартире и на этом конец. Помнишь выпуск «Рассвета» от семнадцатого сентября? Казнь за укрывательство или содействие укрывательству евреев. Казнь за несообщение об укрывательстве евреев. Да ты ведь и сама это знала, когда опрокидывала свою подставку, – он внимательно посмотрел на перебирающую ноты Урсулу, которая казалась бесчувственной. – Хотела выпроводить меня мирно, но нет, мне много чего надо от тебя, поэтому я буду здесь, пока сам не решу уйти. Так что подумай сначала, как со мной разговаривать, а то я ведь могу сходить в Терракот, нажаловаться вашим «немчикам». Они без продыху работают. А мне уже все равно.

С мраморной маской безразличия она подошла к нему. Ни один человек не вызывал у Урсулы столько отвращения и неприязни, как этот картавый еврей. Она решила, что для нее он никогда не станет добрым, хотя бы вежливым человеком, что искать в нем хорошее бессмысленно, и что он, вероятнее всего, послан ей в наказание. Но Исаак был прав, она это понимала. Как только неправильно произнеслось слово «укрывательство», ей сразу на ум пришел случай с паном Димитровским, которого расстреляли во дворе дома вместе с еврейской семьей, сидевшей у него в подвале, и соседями, которые «не могли не знать об этом».