Лето, в котором нас не будет

Всё казалось предательски громким: мои шаги до окна, щелчок оконной рамы, шуршание такого неудобного платья по подоконнику. Как глист проделывал это всё с такой ловкостью и скоростью?! Я вылезла из окна, нащупала стопой ветку, упёрлась в неё, упёрлась второй ногой, всё ещё вцепившись руками в подоконник: кажется, ничего сложного… И тут же сорвалась вниз, стоило только отцепить одну руку. Плющ лопнул, я даже не успела ойкнуть, как уже сидела на земле, мысленно подвывая от боли в подвёрнутой щиколотке.

Тем не менее, вокруг царила тишина, насекомые назойливо трещали в кустах, в воздухе одуряюще пахло какими-то ночецветами: ночными фиалками или флоксами… Нога болела не настолько сильно, чтобы передумать и вернуться, и я медленно похромала по посыпанным гравием узким дорожкам между цветочными клумбами к северной ограде, перед которой стояла теплица для каких-то особо теплолюбивых экземпляров цветов. Я напрягала глаза, пытаясь разглядеть высокий чёрный силуэт. Безуспешно. Неожиданно я почувствовала нелепость своего ночного визита: плющ рядом с моим окном порван, нога болит и, кажется, опухла, платье слегка испачкалось в земле после падения, а ещё я зачем-то прихватила школьную соломенную шляпку — такими благовоспитанным малье полагалось скромно прикрывать волосы. Но не ночью же!

Зло топаю ногой, как раз той, которую подвернула, хочется просто зубами заскрипеть! В этот самый момент чьи-то тёплые руки ложатся мне на глаза, и я, не успев обдумать, что происходит, хватаю напавшего за указательный палец и рывком оттягиваю, насколько хватает сил: мы отрабатывали этот нехитрый приём с Аннет, разумеется, в шутку, хихикая при этом, как две идиотки. Было бы неплохо опробовать его с Клаком, да вот беда, он так ни разу на меня и не покусился…

А сейчас оказалось, что сработало просто прекрасно: некто за моей спиной ойкнул и отступил, а я развернулась.

— Дурацкие шутки! А если бы я тебя сожгла?

— Тебе было бы хуже, — мальчишка сердито разглядывал собственную ладонь. — Думаю, червь — твой потолок.

— Хочешь проверить?! — я моментально вспыхнула, правда, только в переносном смысле.

— Ну, чего ты от меня хотела? — примирительно спросил мальчишка.

— Долго ты ещё собираешься отираться в моём доме?!

— Шесть лет, — совершенно спокойно сообщил мерзкий тип и опустился на небольшую деревянную лавочку. У него была очень светлая кожа, светящаяся, как лепестки белого амариллиса, чёрные волосы, длинные, как у девчонки, неопрятные, слегка вились на кончиках, и ресницы — неестественно длинные.

Захотелось не то чтобы палец ему сломать, ударить его в нос кулаком, так, чтобы кровь потекла — я видела, когда сын Коссет подрался как-то с сыном молочника. А потом до меня дошло.

— Ско-олько?! Почему именно шесть? Почему так долго?

— Мне пятнадцать, я вроде как ещё ребёнок. В двадцать один год я навсегда попрощаюсь с вами и покину этот гостеприимный приют! — дурашливо сообщил мальчишка.

— В двадцать один год ты будешь уже… — я попыталась вспомнить, как ругалась Коссет на сына молочника, после сломанного носа, — лбом здоровенным, вот кем, да тебе работать надо и вообще жениться!

— На ком мне жениться, если я сижу тут и никого, кроме такой приставучей мелкой пигалицы, как ты, не вижу?

Спокойно, Хортенс, спокойно! Как бы то ни было, это твоя территория и твой дом.

— Почему ты не ходишь в школу? Мне говорили, что ты болен, но ты больным ни разу не выглядишь.

— Может, я опасен для окружающих, — фыркает мальчишка.

— Заразен? — переспрашиваю я, непроизвольно отодвигаясь. Кожа на лице, которой он коснулся, начинает невольно чесаться.

— Нет. Опасен, — он улыбается, а мне кажется, будто у него даже глаза светятся собственным светом, серые, как металл. — Хожу, вроде мирный такой, а потом раз — и голову откушу. Или только посмотрю — и она сама отвалится.

Дебил!

— Какой у тебя дар?

— А вот это не твоё дело, пигалица. Вопросы кончились? Я спать вообще-то хочу.

Любопытство взяло вверх над злостью. Хамский глист!

— Если у тебя есть дар, а он у тебя есть, ты обязан ходить в школу. Даже если ты из простых.

— Ко мне учителя приходят на дом. Мелкая, какая тебе разница вообще? Шесть лет пройдут — ты даже не заметишь. Хочешь учиться в школе — учись, я же тебе не мешаю.

— Ты, между прочим, ешь на деньги моего отца!

— Хм, ты можешь перестать есть на двоих, если уж тебя так волнует экономия. И семейному бюджету плюс, и похудеешь.

— Я не толстая, это ты тощий…

Слова застряли в горле, и я замолчала, подбирая новые.

— Почему ты хромала? — вдруг спросил он.

— Не твоё дело! — почти с удовольствием ответила я и тут же задала собственный вопрос. — Ты донор?

— Считай, что у меня нет дара вовсе.

— Надо полагать, так и есть, раз тебя даже в школу не взяли!

— Да не нужна мне эта школа, чего ты привязалась?

— Кем ты будешь, неудачник и неуч! — я вдруг поняла, что почти дословно цитирую проникновенную речь Коссет для её сына. — Без школы у тебя нет будущего!

— У меня и так, и так его нет, — почти примирительно произнёс глист. — Ну, а ты кем хочешь стать?

— Я после школы поступлю в КИЛ!

— Это что ещё за зверь?

— Ну ты и неуч. КИЛ — колледж для изысканных леди, самое престижное высшее учебное заведение для обладающих даром!

— Можно подумать, на платной основе туда поступит любой дурак. Точнее, любая дура.

— Завидуешь, потому что денег нет? Я вообще поступлю по гранту, бесплатно, понял?! — прорычала я, хотя, сказать по правде, до этого момента действительно собиралась поступать платно — не убиваться же на контрольных из-за такой ерунды, как бесплатное обучение, нужное всяким «одарённым» нищебродам. — Я поступлю сама, безо всяких денег, на факультет артефакторики, а потом буду работать в Сенате!

— Ой, такого будущего мне точно не нужно! — презрительно скривился глист, основательно так скривился, от острого подбородка до высокого лба. — Сдался мне этот протухший Сенат и его насквозь гнилые якобы лидеры! Все они говорят одно, а делают другое, и думают при этом только о собственном кошельке.

— Конечно, куда уж им, «чернь вечно грязь швыряет в небеса, но та чернит их лица без конца», — вот уж не думала, что в памяти осталось что-то из школьной программы. — Придурок!

Я схватила первое, что попалось под руку — злосчастную соломенную шляпу, и со всей силы швырнула её в ухмыляющегося глиста. Тот поймал её без особых проблем — реакция у него была отменная, и неожиданно сжал в руках. Отступил на шаг, и мне снова показалось, что кожа его лица светится, фосфорицирует в темноте, а пальцы почти жадно ощупывали ребристую поверхность шляпки, как будто он был слеп.