Летопись Третьего мира. Ч.2 Южная Грань

Глава пятая.

Духи города Гран.

За неделю, которую Стижиан был вынужден провести в вагоне поезда, он чуть было не сошел сума из-за целого ряда вещей. Он ехал в купе, что можно было бы отнести к плюсам, ведь в поездах, шедших из столицы, вагоны каждый год модернизировались и обновлялись. Тут был кондиционер и даже душ, симпатичная проводница, точнее обе, красивой была даже та, что была очень нехудая. Помимо этого, в купе было достаточно места, чтобы всунуть огромную кровать, а горячий чай с печеньем подавали по первой просьбе и особо долго не возились. Первые два дня, которые монах провалялся голым пузом на чистой простыне, казались ему пиком возможного отдыха: он много спал, вкусно питался и мысли его не были загружены ничем, кроме выдумывания эпитетов в адрес пейзажа за окном.

Истинное сумасшествие, название которому Стижиан придумать не сумел ввиду того, что голова его раскалывалась подобно хрустальному бокалу, упавшему с крыши на камень, началось на третий день. Проводница, рассыпаясь в извинениях, кланяясь и моля простить её, сказала, что хоть Во-Сен и выкупил целое купе, ей придется подсадить к нему несколько человек. Когда и без того грозный с виду монах зыкнул на неё своими чернющими глазами и потребовал объяснений, она, а это была та, что постройней, вжалась в стенку, схватилась за сердце и принялась тараторить следующее:

– ...на острове ремесленников что-то случилось, из-за чего была приостановлена диагностика и запуск следующего за нами поезда, а билеты уже распроданы, так что мы вынуждены подсаживать пассажиров на наш поезд...

Стижиан в тот момент был несколько не в себе, поскольку вот уже два дня пребывал в сонно-медитативном состоянии, так что не стал угрожать проводнице отречением от Храма Сияния, если кто-нибудь нарушит его отдых перед очередным прыжком в смертельно-опасную схватку с великими силами зла, так что он кивнул, надеясь, что проводница додумается подсадить к нему молоденькую и симпатичную даму. Махнув рукой, он снова уснул.

И очень скоро проснулся.

Проводница подсадила к нему красивую молодую девушку. Аж пятерых. А шестой была разбухшая от очередной беременности мамаша с кипой авосек и чемоданов, которая мало того, что практически все время спала, позволяя своей женской ораве в возрасте от пяти до десяти лет делать с обессилевшим монахом что угодно, так всё то время, когда бодрствовала, сия прекрасная женщина или ела, или тарахтела о том, как она и все семь (она была уверенна, что носила в животе двойню девочек) её дочерей исправно ходят в церковь каждый раз в ночь со вторника на среду. Стижиан умилился терпеливости её мужа, правда уже очень скоро узнал, что тот от неё ушел, когда она снова понесла.

Первым ударом было появление всей этой оравы в его купе, вторым - информация о том, что они, как и он, едут аж до восточного края Южной Полосы, а третьим было первое утро, часа в два дня, после того, как он и пять прекрасных девчушек спали в одном помещении.

Проснулся монах от того, что кто-то чесал его за ухом. Мгновением позже, он понял, что это делали не тонкие девчачьи пальцы, к которым он уже привык, а зубчики мягкой мохнатой расчески. Приоткрыв один глаз, Стижиан заметил двух девочек, пяти и шести лет, которые сидели у него на спине и... плели из его волос косички, вплетая в них разноцветные ленточки. За косички монах, наверное, смог бы их простить: некоторые из них получались вполне себе ровные, с редкими петухами, но ленточки стали иглой, после которой шар терпения монаха лопнул. Он перевернулся, скинув сначала смеющихся, а потом уже плачущих детей со спины, принял сидячее положение и прикрыл лицо руками: голова трещала по швам. Поняв, что недовольный всем миром монах не обращает на них никакого внимания, девчонки снова залились хохотом и пошли тормошить маму, чье величественное в своих размерах тело заняло всю нижнюю полку:

– Вы уже не спите, господин монах?
– Улыбнулась она, вытаскивая из подмышек одеяло и оголяя свои обвисшие округлости. Стижиан уже однажды видел это, и травмировать себя ещё больше ему в данный момент не хотелось.

Многодетная мамаша потянулась, зевнув так громко, что уши заложило, оглянулась, не досчитав двух своих дочурок (одна спала наверху, а две другие бесились рядом) и отправилась на их поиски, не обратив внимания на вопиющий ужас, сковавший тело монаха.

В такие моменты, пусть он сам себя корил за подобные мысли, он жалел о данной им клятве, но мысль о том, что "не убий" не значит "не навреди" заставляла его улыбаться.

Уговорив многодетную мамашу поменяться с ним местами, потому что девчонки не любили залезать наверх, где он весь день провел в обнимку с тонкой деревянной расческой, выпутывая из волос ленточки. Синие, фиолетовые, красные, желтые, все невыносимо яркие - настоящий цветовой диссонанс, новые компоненты которого появлялись на простыне слева от монаха раз в десять-двадцать минут, все зависело от того, насколько тугой была косичка.

Наконец, выпутав их все, а вместе с этим выдрав добрую половину волос, Стижиан досидел оставшиеся два дня пути на верхней полке и не сомкнул глаз.

На перрон он вышел с широко распахнутыми глазами, и, если бы не их сплошь черный цвет, то наверное они были бы покрыты красной паутинкой полопавшихся от напряжения и измотанных нервов сосудов.

"Никогда не заведу детей, - говорил он себе, двигаясь без багажа, только с парой нужных вещиц, распиханным по карманам пиджака, вглубь города Гран, первого города Южной Полосы, - ну или не больше двух".

– Доброго вам дня, - улыбнулась хозяйка гостиницы, пышногрудая Ольва, поправляя корсет и убирая рыжеватые кудряшки с пухлых розовых щек за уши, - вам нужна комната?..
– Улыбка очень быстро померкла, стоило Стижиану поднять голову.
– У вас такие уставшие глаза.
– Охнула она, схватив со стены напротив единственный ключ с тяжелой биркой на нем, и уставилась на него, будто в первый раз его видела.
– Ой... у нас остался только самый дорогой номер...

Стижиан вынул из кармана горсть ринельского золота, и та с особо приятным звоном с грохотом упала на стол.

– Ох, я вижу, у вас с деньгами нет проблем, но дело не в том. Видите ли, в последние пару месяцев сюда съезжается великое множество знатных особ, так что...

Закатив глаза, которые виделись Ольве простыми карими, монах полез в другой карман и вынул из него небольшую, блестящую круглую монету. Это был лроновый камень, руда, необработанная неочищенная, и именно за счет этого владеющая целым свитком всяческих полезных свойств. Будучи невероятно прочным, камень с трудом поддавался шлифовке, и тем более на нем было более чем сложно выписывать и вырисовывать всяческую символику, но тем не менее, кому-то это удалось. Мигая в лучах полуденного солнца, с обработанной стороны камня виднелся узор, в котором предстает нынешняя Орана с высоты птичьего полета: три лежащих на одной окружности неплоских и неровных шара, а по центру был вплавлен золотисто-желтый камень, название которого монах не знал, он символизировал королевской остров.

– Я такую штуку только в книжках видела, - прошептала Ольва, прикоснувшись кончиком пальца к желтому камню: тот на мгновение сменил цвет на белый, и девушка отпрыгнула, - это... вы маг?

– Ну... не совсем. Но это - знак того, что я здесь от имени королевы.
– Сказал он тихо, но отчетливо.

Ольва ахнула снова, приложив руки к губам, но секундой позже её взгляд изменился на лисичий, хитрый.

"Должно быть, - решил монах, - она думает, что я хочу её очаровать и играю здесь с ней в тайных посыльных... Но ничего, ей видать нравятся игры такого типа. Что ж. Одно другому не мешает"

Мило, насколько сумел, Стижиан улыбнулся ей, когда та проводила его до комнаты, выхватил у неё из рук ключи и быстро зашмыгнул внутрь. Он не стал радоваться огромной, просторной и светлой комнате, в которой очутился, у него не было сил на это. А единственной женщиной, дурманящей в тот момент его разум, была кровать. Огромная, мягкая, пышная кровать.

Проснулся он утром следующего дня. Светало. Неяркое солнце за окном вливалось в комнату сквозь разноцветное мозаичное окно. Только сейчас монах увидел в насколько красивые и дорогие покои его занесло. За долю секунды, в его голове волной пронесся возможный в таком месте отдых, но он отбросил эти мысли, встал с постели и подошел к чуть запыленному зеркалу.