Летописцы отцовской любви

– Толстая. Франковка

.

– Литровая?! Ты, наверное, шутишь? В тринадцать лет вдвоем выпить целый литр?!
– взвыл отец.

– Тебя рвало?

– Рвало.

– Сильно?

– Сильно.

– О Господи!
– сказал отец.

– А Иржину?

– Тоже. Тоже сильно.

Губы мамы чуть скривились в улыбке, но она тут же строго поджала их.

– Кто все убрал?

– Мы сами.

– Как следует?

– Как следует. Ковер - такой специальной пеной, постельное белье утром выстирали.

– Учительница знает?

– Знает.

– Как она узнала?

– Спросила, почему у нас в комнате так воняет.

– И что вы ей сказали?

– Правду.

– А что она вам на это сказала.?

– Ничего. Смеялась и сказала, что мы чучела.

– Смеялась!!
– взвился отец.
– Она смеялась!!

Он вскочил и заметался по комнате.

– Ты понимаешь, что это была несусветная глупость?
– сказала мама.

– Ведь они могли во сне задохнуться!
– кричал отец, хватаясь за голову.

– Обещай нам, что больше никогда в жизни не возьмешь в рот алкоголя, взывала ко мне мама.

– Обещаю.

– Поклянись!
– сказал отец.

– Клянусь, - сказала я торжественно.

– Хорошо, - сказала мама и выразительно посмотрела на отца.
– Я хочу, чтобы ты знала: отец и я действительно очень ценим, что ты нам рассказала об этом.

Вечером шестого июня тысяча девятьсот восемьдесят шестого года отец стоит на балконе квартиры моей матери.

Он знает, что я должна прийти в девять, и потому стоит там уже с половины девятого. Темнеет, и он придумывает, как наказать меня, если я приду позже. Внизу глубоко под ним светится вечерняя Прага, переполненная ненадежными таксистами и сомнительными кафе и барами, где шестнадцатилетней девчонке запросто нальют того, чего только эта безмозглая коза ни попросит. Прага переполнена крутыми водителями и негигиеничными сортирами, Прага переполнена темными парками, подъездами домов и пустыми квартирами, предоставленными на время подружками. Прага переполнена кидалами, похитителями, скинхедами, наркодилерами, брачными аферистами, садистами, фетишистами, онанистами, педофилами и пацифистами. Прага переполнена вьетнамцами, поддавшими новобранцами. Прага переполнена цыганами, арабами и пьяными немцами, без устали бросающими друг в друга пивные бутылки (как в Болгарии). Прага переполнена "художественными" фотографами и их так называемыми ателье.

На балкон выходит мама.

– Не хочешь поужинать, Карел?

– Я не голоден, спасибо.

Пожав плечами, мама уходит.

А его девочка где-то там, одна. Посреди всего этого кошмара. В этой маечке! И он сам ее туда взял и выпустил:

О Господи!

Случись что, он до последнего вздоха себе не простит. Не вынесет! Наложит на себя руки! Еще сегодня ночью выбросится с этого балкона.

В пять минут десятого снова появляется мама.

– Рената: - говорит она.

Отец отчаянно хватает ее за руки. Сжимает их так сильно, что ей больно. Изнасилована? Она жива?
– спрашивает его безумный взгляд.

– : ужинает, - договаривает с улыбкой мама.
– Ест котлеты. Спрашивает, не выпьешь ли с ней. По дороге в "кругосветке" купила пиво.

– Разве что символично: - с виду равнодушно говорит мой отец, но в глазах у него сияют настоящие слезы счастья.

Вот так.

8.

Вчера на пляже я сказал Ренате, что многого из ее детства уже не помню и что вообще хотел бы со своим писательством закруглиться. Но она ни в какую. Нет и нет! "Пиши хотя бы о воскресных обедах с моими бывшими ухажерами", сказала она. "Вот еще! Тогда уж лучше вспоминать о твоем детстве", - ответил я ей полушутя-полусерьезно. Хотя, если она настаивает, так и быть - могу кое-что написать и об ее ухажерах. Впрочем, оно и к лучшему, ведь в самом деле многие детали ее детства стерлись из моей памяти, да и вообще не хочу, чтобы казалось, будто я умышленно умалчиваю о ее бывших поклонниках. Может ли кто сказать, что ради Ренаты я не был готов простить им что угодно, но если уж этого "что угодно" чересчур, так его и впрямь чересчур - столько, что подчас сил не хватало выдержать. Ведь если, например, кто-то на голубом глазу приносит вам "художественные" фото вашей единственной дочери, которые до того "художественны", что, увидев их, покраснели бы даже в "Плейбое", так это и в самом деле чересчур. Или когда двадцатилетний школяр, который за все время обеда ни разу не глянет вам прямо в глаза, почему-то вдруг начинает вам втолковывать, что вы ведете пустую жизнь, ибо полную жизнь человека составляет лишь "героическое обращение к сверхличностному" или что-то в этом роде, то вы волей-неволей готовы, с позволения сказать, вцепиться ему в глотку, будто у вас вообще и дочери нет. Я, конечно, вовсе не жду, что какой-нибудь молодой охальник прямо с порога кинется мне на шею и станет величать меня "папочкой", не такой уж я, с позволения сказать, наивняк, но, с другой стороны, какой отец не хотел бы иметь хоть мало-мальскую гарантию, что дочь его встречается с человеком приличным, вежливым и разумным. Только если вместо этой гарантии вы видите, как этот ухажер, с позволения сказать, удовлетворяется в вашей ванной (хотите верьте, хотите нет, а так и вправду было с Ренатиным "вторым"), то что прикажете делать? Тут уж любой смекнет, сколько всего мы с моей бывшей женой нахлебались с Ренатиными ухажерами! Когда Ренатка должна была родиться, я только и повторял: "Мне без разницы, кто будет, лишь бы ребенок здоровым был!" Хотя про себя втайне мечтал иметь девочку. Ведь мальчишек вокруг меня и без того целый полк - такая уж моя армейская служба. Их пошлости и вечные разговоры о бабах давно в печенках сидят! Но теперь вот что скажу: видит Бог, Ренату я люблю больше жизни, но если бы я загодя знал, каких недоумков она станет водить к нам в дом, так, клянусь всеми святыми, с самого начала я мечтал бы больше о мальчике.

9.

Братец таскает свой ноутбук даже на пляж и, понятно, привлекает внимание. Счастье еще, что не таскает и стол: А всего лишь залезает под зонт, где потом часами сидит и пишет. Отец и я временами тоже "записываем", но чаще читаем. Иной раз, перевертывая страницу, мы улыбаемся друг другу: папка - мне, М. Крохе: Синди, как истая американка, улыбается всем. Keep smi ling . Мне же Кроха без особого повода не улыбается почти никогда.

Бодрыми улыбками мы обмениваемся, лишь сталкиваясь на пороге ванной.

– Кое-что прочту вам, - роняет папка (он говорит "вам", но обращается прежде всего к М.) и с несколько школьной интонацией цитирует: - "Прийти к тому, что человек обязан совершить. Возможно, именно Исайя дал мне это. Как дает каждый ребенок. Ощущение смысла".

После слов "ощущение смысла" отец делает драматическую паузу и бросает на меня короткий застенчивый взгляд. Потом продолжает:

– "Ощущение, что сквозь меня, а затем и сквозь него проходит колесо жизни, вращаясь в хрупком, но при этом неодолимом движении".

Вынужденная неловкая тишина, обычно сопровождающая подобную патетику.

– Вот это бомба, что скажешь, сестрица?
– усмехается братец.
– Я называю это психологической примочкой!

Братец гримасничает, Кроха заливается смехом.

– Что такое сквозь?
– спрашивает Синди.
– И что такое хрупкий ?

Общими силами мы переводим ей.

На сей раз родители выразили настоятельное желание познакомиться с Виктором. Мама предложила пригласить его на воскресный обед.

– Наши хотели бы с тобой познакомиться, - без всяких затей сообщила я Виктору (я еще не отвыкла говорить "наши", хотя к тому времени прошло уже четыре года, как они развелись).

Он улыбнулся (мне ужасно нравилась его улыбка).

– Да ну! Стало быть, ваши хотели бы со мной познакомиться?

– Вот именно, ты же понимаешь. И мне велели пригласить тебя на воскресный обед. Папа сказал, что хотел бы посмотреть некоторые твои фотографии.

– Воскресный обед?!
– воскликнул Виктор.
– Воскресный обед? Очнись, ради Бога! Мы живем в двадцатом столетии!

Я любовно откинула ему со лба волосы (мне ужасно нравились его волосы).

– Я знаю, но пойми меня. Что я должна сказать им?

Он возмущенно увернулся от меня и встал.

– Так, значит, отец Конделик приглашает меня на воскресный обед? Что же нам сударыня матушка приготовить изволит? Кнедло-капустно-свиное или гусятинку?

Гнев всегда был ему к лицу: он выглядел ужасно мужественным.

– Я понимаю, Виктор, но сделай это ради меня, любовь моя.

– Значит, товарищ капитан и товарищ учительница приглашают меня на воскресный обед? Что ж, посмотрим:

– Я же не виновата, Виктор. Я не отвечаю за своих родителей.

– Родители, - презрительно сказал он.
– Знаешь, что такое родители? Балласт.

– Я знаю, но:

– Нужно иметь смелость это признать. Если не избавишься от этого балласта, всю жизнь проживешь в детской - смени ты хоть сотню собственных хаз!

О том, что наконец пришла пора (в шестнадцать лет) перестать жить вместе с мамочкой и найти для себя какую-нибудь гарсоньерку, мы с Виктором уже не раз говорили, но его невероятно подходящая и гениально точная метафора насчет детской комнаты была абсолютно новой. Он ужасно умен! Этой метафорой он убил меня наповал. Я расстегнула пуговицы на его рубашке и с восторгом уткнулась лицом ему в грудь (у него была ужасно красивая грудь!).