Летописцы отцовской любви

— Нет!!! — вопим мы с сестрицей и матерью почти в один голос.

В конце концов дело ограничивается коробками с фото, что в отличие от нас фатер считает вполне приемлемым компромиссом. Они смотрят их едва ли не час. В конце концов хахаль вытаскивает портмоне и демонстрирует матери и отцу несколько фоток своей дочери.

— Красивая, — мгновенно реагирует мать. — Даже слишком красивая.

И тут же с ходу устанавливает сходство — дело известное!

Я заглядываю ей через плечо. Ну факт, я и не ждал другого: хоть и не уродка, но абсолютно нормальная тинейджерша, каких тринадцать на дюжину встретите с утречка перед любой девятилеткой.

Мать передает фотки сестрице, которая тотчас не глядя сует их фатеру.

— Я их уже видела, — говорит она. — Он показывает их каждому встречному: почтальонше, таксисту… и даже совсем незнакомым людям, которые подсядут к нему в кабаке…

— Одному таксисту, — оправдывается гордый отец. — Он вез меня в аэропорт. Я в тот день улетал на два месяца в Америку и был в несколько сентиментальном настроении…

— Ой, накажи меня бог, — говорит наш фатер, глядя на фото, — думаю, вас ждут нелегкие времена.

— И билетершам в кино! — добавляет сестрица.

— Одной билетерше!

Хахаль прячет фотки назад в портмоне.

— Так что же? — неутомимо поддерживает разговор фатер. — Вы собираетесь с ней куда-нибудь в отпуск?

— Да. То ли на Крит, то ли в Истрию. Выбор за ней.

— Нормально, — говорит фатер, усмешливо взглядывая на сестрицу. — По крайней мере, не будете отвечать за то, что там нет мороженого «стракателла», а на пляже — тобоггана.

— И что на дискотеке нет лазеров, — добавляет мать.

— Ну, это вы сочиняете! — протестует сестрица. — Такой избалованной я не была.

Мать улыбается фатеру, как в былые времена.

Но фатер тут же типа серьезнеет.

— Вы едете втроем? — спрашивает он.

— Ни в коем случае, папочка, — говорит сестрица. — Время, когда я буду представлена его дочери, еще не наступило.

— Правильно, — говорит фатер. — Такие вещи с бухты-барахты не делаются. Рената все может понять, а ребенок — нет.

— Мне тоже вроде так кажется, — говорит сестрица матери, а сама зубы скалит.

— Но позвольте дать вам совет: только не в Болгарию, — продолжает фатер. — Естественно, если не хотите, чтобы пьяные немцы бросали в вашу дочь пивные бутылки.

— Пустые банки, — уточняю я.

— Потрогай, — говорит сестрица и подносит руку хахаля к соответствующему месту на голове.

— В Истрии, натурально, тоже красиво, — продолжает фатер. — Взять хотя бы эти старинные узкие улочки в Поречье, эти мелкие лавчонки…

— И галерея! — восклицает мутер.

— И галерея. Несомненно ей бы понравилось. Но есть одна существенная проблема.

Он делает обычную драматическую паузу, и мы все как идиоты послушно ждем, когда же его благородие фатер соизволит осветить нам эту проблему.

— Тобогган. Там должен быть тобогган. Если не будет тобоггана, тринадцатилетняя девочка там заскучает. Взвесьте все.

— В этом что-то есть, — послушно все взвешивает этот меланхолик.

12

Два дня стоит такая жара, что послеполуденную сиесту мы предпочитаем проводить в наших комнатах с кондиционерами. Естественно, Кроха, Синди и я — в одной, отец, братец и М. — в другой. Посещения, конечно, не возбраняются. Наш отдых явно напоминает школьный лагерь: мальчики навещают нас в нашей комнате, и мы, девчонки, играем с ними в разные настольные игры. Вчера, например, мы играли в «монополию»: текст был на чешском, и для Синди это оказалось несколько затруднительным (попробуйте-ка перевести словосочетание поле с заселенной недвижимостью и вы поймете почему).

Сегодня мы все читаем: я — роман «Обряд» индейской писательницы Лесли Мармон Силк; не сказала бы, что он потрясает меня, но иногда натыкаешься там на занятные вещи: «Я сочинил историю, которая должна была придать всем силы».

В последние две-три недели перед нашим отпуском мама стала приглашать на воскресные обеды не только отца и братца, но и М.

— Ну как дела с дочкой? — всякий раз таким вопросом встречает его мой отец.

— И не спрашивай, Карел. Мы вдребезги рассорились.

— Она что, не пришла на свидание?

— Нет, пришла, — говорит М. насупившись. — Пришла… Но, знаешь, что у нее было на губах? Синяя помада.

Я прыскаю со смеху. Отец серьезно качает головой.

— Синяя, Карел! Ты только представь себе! Она была похожа на труп. В буквальном смысле. Люди оглядывались на нас. Нет, знаешь, на кого она была похожа? Скажу тебе: на потаскушку.

Отец с пониманием качает головой.

— К сожалению, я так ей и сказал, — признается М.

Отец горестно цокает.

— Ошибка, — замечает он. — Колоссальная ошибка.

— Знаю, но пойми: не удержался.

— А она что? В слезы? Рассердилась?

— Сперва рассердилась. Демонстративно вытерла рот белоснежным чистым платком. Тут-то я и заметил, что у нее совершенно черный лак на ногтях. А на среднем пальце какая-то татуировка.

— О господи!

— Татуировка, Карел! — восклицает М. — Понимаешь? Ей тринадцать — и татуировка! Никогда, понимаешь, никогда не смогу смириться…

Отец опять молча кивает.

— Потом, правда, выяснилось, что это всего лишь переводная картинка, но я уже успел повысить на нее голос.

Опять молчаливые кивки…

— Сказать по правде, я стал орать на нее.

— Она, конечно, разревелась?

— Конечно разревелась.

— Вырвалась от тебя и уехала домой?

— Вырвалась от меня и уехала домой.

История повторяется.

— Как ты думаешь, Карел, что мне делать?

Отец думает.

— Позвони ей и скажи, что ты сожалеешь. Извинись.

— Это нужно?

— Сделайте так, — вступает в их разговор мама. — Мы иногда думаем, что наши дети замечательные и что только под чьим-то дурным влиянием вызывающе одеваются, красятся или слушают дурацкую оглушительную музыку. Все это не так Все это неотделимо от них — это их одежда, их макияж, их музыка. Это они какие есть.

— Железно, — усмехается братец. — Это мы какие есть. Это наше скурвленное поколение.

— Сегодня не Рождество, — напоминает отец автоматически.