Леторей

Москва, Октябрь, 1914.

Заповедная буща

Триневластная твердыня Заневоленных сердец Некуда дремлюге ныне, Некуда от шумей деться: Мечутся они во стане, Ярествуют на груди А в те дни смеясь предстанет Везич везей впереди! Бунь на поляне Цветляны Осень взбежала — Олень, Только твои не сгубляны Ясовки яблочный день Только твои не срубляны Белые корни небес, Дивится делу Цветляна! Детская доля живес

Москва. 1913.

Грозува

Как ты подымаешь железо, Так я забываю слова, Куда погрохочет с отвеса Глухая моя булава? Как птицы, маячат присловья, Но мне полонянка — одна: Подымет посулы любовья До давьего дневьего дна. По крыльям железной жеравы Стекает поимчивый путь, Добычит лихие забавы Ее белометная грудь. Ветров перемерявши шелком Беззвучии твоих глубину, Я вызвежжусь на небе желклом, Помолньями в мир полыхну — Чтоб ты, о печале Роксано, Вершала могучий потуст, Ничьею рукой не касанна, Ничьих не касаема уст.

Москва. 1912

Михаил Лермонтов

Быль несчастен: никем не видимо кривляясь, как червяк под пятою.

«Но под чадрою длинною

Тебя узнать — нельзя»

Видючи лукавые руки, Знаючи туманов цвет. Помнючи предсмертные муки, Слушайте звоночки монет [2] Блеянье бедного разбега (Нет, он теперь не высок!) Тлейте же волосы Казбека Счесанные ветром на висок. Умыйница лиховеселья, На дикие радость-сердца Зачем наступила газелья Как воды смутила зерцать? И медленна и желанна И хитростная — щедра — Со уст облетев — неустанно Опять налетала чадра? И тот, кто тлеет повержен За скальной, опасной тропой Винтовки промерянный стержень Оставил следить за тобой! Пройди к повороту и скройся Из пыльных недель навсегда И день мой персидский утройся. И пеной покройтесь года!

2

Малороссиянки и жительницы гор часто носят ожерелья из серебряных монеток.

Брегобег

Зазмеившись проплыла, Грозных вдаль отбросив триста, В море памяти скула В слезы взмыленная пристань Даже высушена соль… Даже самый ветер высох, Но морей немая боль Желтым свистом пляшет в лицах. И в колени моряка Опрокинув берег плоский, Перережутся века Черным боком миноноски Уплывающим — привет Остающимся — прощенье Нас ни здесь, ни с теми нет Мы — ведь вечности вращенье.

Июнь. Евпатория.

У самого синего

Синеусое море хитро Улыбается лаковым глазом… А я умирая вытру Из памяти разом Тебя и другую красавицу: Тонкорукую, робкую Тускарь, Пролетевшую ножкою узкой От путивля до старенькой суджи (Засыпающих сказки детей). О рассыпься изменою тут же Инописец старинных бытей Как же забыть мне белые лапти? — Ведь он раскинулся усами синими Ведь полдню хочется крикнуть: «Грабьте Его жаркими нынями» Ведь — мгновению верен и крепок Закипает, встает на дыбы, И не мной же он выверчен — слепок Покоренной Приморьем судьбы: О, не с рук ли отряхивая бури Ломая буйности рога Под трубы Труворовы, Рюрик Взлетать на эти берега И — вновь закипевшие призраки бедствий Я вижу в опасном морском соседстве.

Морской шум

Две слабости: шпилек и килек… А в горячее лето Море целит навылет Из зеленого пистолета Но схвативши за руку ветер, Позабывшее все на свете, В лицо ему мечет и мечет Лето горячие речи; О! Море как молодец! Весь он Встряхнул закипевшие кудри Покрытый уларами песен О гневом зазнавшемся утре. Ты вся погружаешься в пену, Облизанная валами. Но черную похоти вену Мечтой рассеку пополам я И завтра как пристани взмылят, Как валом привалится грудь: На вылет, на вылет, на вылет, Меня расстрелять не забудь.

И последнее морю

Когда затмилось солнце Я лег на серый берег И ел скрипя зубами тоскующий песок… Тебя запоминая И за тебя не веря. Что может оборваться межмирный волосок Всползали любопытно по стенам смерти тени И лица укрывала седая кисея… Я ощущал земли глухое холоденье, Но вдруг пустынный воздух — вздохнул и просиял! Ты чувствуешь в напеве скаканье и касанье? То были волны, волны! Возникнуть и замрут… Я вспомнил о Тоскане, где царствовать Оксане И вот тебе на память навеки изумруд.

Крым. Август. 914.

Григорий Петников

Ветрогон

Разуметь не можно быстровий, Перескакивая с облыжной очереди Не заломлять по выси брови, Кто не узнает возданной дочери. А сокрываясь в обымы бреденя, Див глянул дремливо на облаке мочи, А не умерит весельных ведений Оброчный сын пониклой ночи Имуч в умчалых верстах почало — Коней, из гор чьи, к мете домчало.

М. Апр. 914.

Восторг изъявлен

Восторг изъявлен горестью горизонта, В разодранном кружеве — вожделенью последней — А весне отвечает изломанный Гром преднебесной колеби. И вот в находе прямейшей закрути Отвещаны бываньям вольности; Такая ветрянность в замирном закуте!.. И вещень вещий имеконязь. Сумеют груди, губы В мирячем любеже — Как ломится на тучах убыль В обратном рубеже.

Папоротник

На страшный верх из вер Отъятый случай на поклоне В гаданьи стрел изверг — Речами глаз — напротив. Реками в лад ведут На встреч мольбу о дубы. И гнездный пир на путике Встревожный склон задует. Взоры бежали сами… Запиханы души слов… И коло вечора лесами Навзлёт развивает число…

Норов

Горюн распластан на небозёме. И грому — в разодранной линии, А горб горится, в ответе вздыбившись. В вопросе явлению — на высоте подъема. Красочь, игранье, и в шитых зорях Страх вещных вер, избытке слынья, Рукой насмешника веселых имя. И нежно шлема безперых вымя Во свите блеска дерзка ответом, На рукояти норова, гордынь Жигмонда.

Русла

Что в эти домны заката Сбросить в уплывные горны И в хлада колыби закатить Блеск в смену на ТУске непокорный Упоеваясь в расплывных тех струях. Что взнесенных дротиков снопы Кренящего диска умчалая дискоболиа, Она не расстроит чередного запуска, И конщик не сдует чёр в сбруях Летящего противоЧуден; Напружность веселую стопит Опальнаго втуне пали о Забежчика с утра сам узкой Обгонит той згою меня разве! Что до последующей — я не участник И на журливом озере мой парус вей. Паруслом слез застенящей, А не бывало — не правда? — прекрасней Весел ея опенящей.