Леторей

Коувола. февраль.

Миросель

Какой бы сверкалой дюжины Утешена стая надменника. Омирщенною клонью разбужены Позвука зорчии пленники Так отвечает в гонитве — Неугодным походом на пропасти Дышел воздушных на вид вы — Очертелые дыхи робости Тутнем ходячим допытан Ревнующий внятень подъемов. Кто же вот скажет, копытом Бьет он за рощей Прове? Тоже замучил время. Кунак, добродий удневий. Может уздетая темень Отдавает заведомо гневом Отруба у предмолвия — иночто Прекословит клоня обоямо — По привычке все ж дышельным вынужден Туловом сдать пред брамой.

Туманы

В нынь посылая грозных Дрожи насмешек Чуб ее вычуран просто На синеве безведома Выплатить слывшими глыбами, Звучей баянью величен; Но по зарям вдруг дыбами Большая мера толичеств. Месть безымянная с ними Вслед за побегами свиста Рядом и ядровых снимет Вздохов, встревоженных изстарь. Вновь на бегуне туманы [3] Волн ветровея разрежет Дань, поступая, выманивай Только очами забрезжит . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

3

Туманы — татарские шаровары.

Ясень

Никогда не устанет рамо, Если в ясную яти баву — С хода в иные стопы перебрасывать И в самую рань — чрез сланный ржавец Туго придет, не прихрамывая, В бременатую ныне славу; Позади, наизусть забежи И с кагалу постромки тупя порви И во окия навести храмовые, Что в нежданную возлетевшую ясынь Перебрасывайся живее с межи, — Осмехнется таимник поляны, Сын ясный, Но ты очей не смежи, Хоть и в синь высыпает ясок Тьму, яруги оба-пола цветень… . . . . . . . . . . . . . . . День голубой веселый летний И прячет тени ствол в кусты, Но это раз, конечно, только было, Что руки твои повисали пусты А там растачивает покрои теплынь И летось их мы точали И нынче подарнвает нас работой на лето, Ах, до самого вечера злая погонщица Нас понукает — светлынь… Это совсем не покрой печали, Мне бы покроем печали, Неждав как шитье окончится, Еле сметав, на плечи Набросили жаркий баркан; Чрез дней чреду прошли бы легче И были бы цветней расшивки Эх, ты, расцветчик, — смугол — Ходатай вара и поводырь Разрубишь поворотный лета угол, Постой, твои шаги так шибки… Голову забросив, руки развесив — Как сладостна твоя голубь. О ВИР!

В лицо

Ах просини, просини враз украсили А, бросьте их, бросьте лил ливмя Дождь на фонарей их россыпь газовых. Совсем неукрашенный, А все же приходит… Ну, так мы его разом живо Приложим к сезона моде. Вы скажете: День это Порежет их ниткою шелковой — …И упадает, а тень не та И не развяжете рук, только ли? Тень отдать его на попечительство! А тогда мы порядком его вычислим. Что и когда случится: Что за мучительство! Сейчас только нарядим его и вычистим. А пред отбытием вашим, Чтоб временей цепь была порвана, Мне как то некогда даже Пусть «те» отправятся кости считать ворона. Совсем не украшенный, Он придет и наскажет: «Дню — только счет четвертое» — Наряд на следующий наряжен, И не страшно его встретить в обёртке. Звук и руки все послано в поезде Ну, да какой же горести Вы ожидаете скоро? Но я хотел сказать, то-есть, И, что не так он то вором Прямо в лицо быть назван Спряга дебела, не яхонта Выше повислые грозди! И, поломав затворы Дневного разбоя Об откровенные злости.

По весне!

Когда в сухую весен грусть Днем площадь снится, Биением не скажет: пусть! И неба борчатая плащаница. За вычетом дали останется На ветер заброшенный призрак, Числовых строгостей данница Ношена мной еще в детстве. Асфальтом пошире, помимо все гнался Двенадцать усталостей! Точно как надсырь канауса Измерена верно на чувство Раздвоенной уст твоих алости… И зрачок в двух углах усмехался А ты же все кочевник Моих обугленных строк, Светом послушай очей в них Водопоях гремящий рог.

Примирение

В вресени было, в вресень, Чалый умчался серпень, А до сих пор опеваешь Утро ты бавых песен. Свей же с нас свислые нити Доколе придет весна, Когда пальцы Ясыни вити Их устают навсегда. А омывай ветером Ты о заплечья повольника, Что на буявом сборище Всех замолчал речарей, Раз показав своевольника Должный пример, не уморится Гладить небрежно изличья морей.

«Это последняя вылазка…»

Это последняя вылазка. (Робости рост отринь!) Что арьергарда выпуски Определила светлынь, Словоборением пены Стынут событья в конце, Ты хоть на пядень мены Вресень, о вресень, подайся: Свилы своей на гонце. Путаешь свислые нити. И, так Ясыни пальцы Моей умершей свести, Что утром холоже снега Вы же их, вы же, вити Будете в лицах разлуки, Втаю даваешь вести, Из-за реки Олега Ты, напружая луки. И сланью стелятся стрелы… Но в сторон зарученья удела Повернешь ли наверно раменья, Или в вечер навечно променян Проигравшейся пасерб сердца?

Походы

Как солнце низко стоит, Опыляет доспехи мечаря, Разве делавых и нежных таит Трепет столь пристальный вечера? То — возметнелые лепесты Бурные цвели Опреля… Так же стояли и бересты Пели бережные рени… В ветлые ринули пристани Войски суверные вёсел, — Боя не приняли изстари Сколько недуговых весен Рвитесь веселые взели, Мчитесь извои заград, Прави и брань волостеля Пели при смехоте крад.

Царицын. 1913.

Валы

И навзничь, и взмятыми взмахами Он бросит, не спросит, без просыпу, Тебя омерящий долями Стозорная доля козыря. На верную черную бродунь Блистательно сжата победами, Лонщица, лей в воду Быстробежную брежжень ведами. Так. — Но это ведь также возможно, Как локтем задорного роста Венчаный и встреченный ожил Раздаренный даждень юродства. Он вспугнут неровней норова, Кривляет обратный излёт; Но втрое тобою, которого Вряд ли сверстает весло.

Крестовое

Встревоженный воздух не может Вынесть вельможных уст С ним и измытый изменами Правень воздушных узд. Косяка доведён изворотом В болоте, чего облака, Волокнясь, по следам валоводов, Не желают совсем колыхать Сквозным устало время, Миряч по глубям блеск, Убором рваных углов Гребни морских чешуй — Как скалы — ответы узлов — Как речевита одежда из шуй. Птг. февраль.