Летучие бурлаки (сборник)

Сетевой разговор завершил очень продвинутый человек, прямо объявив, что, пока все летят на сверхзвуковых самолётах, я еду на своей лошадке и смотрюсь смешно.

«Мир уже другой, — сказал он мне назидательно. — Теперь всё принадлежит всем».

«Как же так, — хотел я ответить. — Ваше мне никак не принадлежит, а моё — гипотетически — вам уже досталось».

Но я ничего отвечать не стал, потому что всё и так ясно: «То, что нам нужно, — мы будем воровать и пользовать, остальное — в утиль. Что вы по этому поводу думаете, нас не волнует».

Если музыкант, которого обворовали, может поехать на гастроли, а режиссёр, которого обворовали, получит от кинокомпании или телеканала денег (иногда очень много денег) на новый фильм — то литератору делать совершенно нечего. Ему никто никогда ничего не даст.

В этом месте отдельный воинствующий хам, конечно, хмыкнет: мол, проживём и без ваших сочинений. Но тут есть как минимум один контрдовод, который дойдёт даже до хама.

Как ни крути, но вся глобальная киноиндустрия в целом была построена на достижениях мировой литературы. Сюжетные ходы, психологические развязки, типические герои, экзистенциальные душевные метания, человеческие реакции, незримые или навязчивые метафорический и образный ряды, — всё это позаимствовано у литературы. Мало того, запас литературных наработок настолько мощен, что даже тысячекратно растиражированные типажи и сюжеты, созданные творцами словесности, не потеряли, как это называют, актуальности и даже, знаете ли, свежести по сей день.

У нынешнего литератора, по сути, есть только один выход: бежать в киноиндустрию. За среднестатистическую книгу, которую писать надо минимум год, пока ещё платят тысячу долларов или пять, ну, в крайнем случае, десять; а за среднестатистический сценарий, который можно слепить за три месяца, заплатят тысяч двадцать долларов, а то и тридцать пять, а некоторым и сто.

Не вникающий в суть этих тонкостей читатель спросит: ну а что за беда? Ушли и ушли — будут теперь не книги, а кино.

Беда есть, и я сейчас объясню на пальцах, в чём она заключена.

Роман «Анна Каренина» лучше, чем десять сценариев по роману «Анна Каренина», которые написали, когда по всему миру делали (и делают) культовые экранизации этой вещи. Роман будут читать и впредь, пока существует человек разумный. А кино устаревает через год, крайне редко живёт лет десять-пятнадцать, в самом исключительном случае — полвека.

Даже писатели не самого первого ряда без проблем остаются нашими современниками. Любой нормальный человек возьмёт Гаршина, Замятина или Шмелёва в руки, и всё поймёт, и заплачет, если не очерствел. Но кто будет смотреть кино столетней давности? Через сто лет Гаршин останется Гаршиным, а от нынешнего кино не останется ничего. Жаль, но это так.

Ясна разница, нет? Писатель создаёт смысл и упорядочивает язык; в конечном итоге русские — это народ, который придумали автор «Слова о полку Игореве», Державин, Гоголь и Тургенев с Лесковым. А сценарист по большей части развлекает человека с ленивым сознанием. А если сценарист — бывший писатель, то он ещё и замыливает свой дар, разбазаривая на ерунду то, что могло стать настоящим текстом. Идёт игра на понижение. Читатель — всегда умней зрителя. Потому что читатель тоже работает, а зритель только наблюдает.

Недавно в Европе проводили большой опрос, интересуясь у иностранцев, что для них Россия. Половина опрошенных вообще не помнит, что это такое. Зато больше четверти сказали, что Россия — это Пушкин, Достоевский и Толстой. И лишь на третьем месте был ответ, что Россия — это нефть, газ, матрёшка и мафия.

Наша словесность — в мировом восприятии — это всё, что мы есть. В конечном итоге любой народ живёт собственной мифологией и собственной поэзией, а если этого нет — то и народа нет. Народ сходит на нет, и от него остаётся миф, сказка, поэтическая строчка.

Воинствующего хама не остаётся вовсе. Но он об этом, конечно, ничего не узнает.

…хотя, знаете, сочинители, поэты и художники в России останутся всё равно. Они и на голодном пайке не угомонятся.

Можно даже суровый налог ввести на их работу — так они будут петь себе в убыток.

Если они не молчали, когда в них стреляли, — неужели ж они замолчат, если их перестанут кормить.

Лети, эпоха, на сверхзвуковых скоростях. Сочинитель на своей лошадке неизбежно нагонит тебя.

Человек и К

«Я ненавижу, когда закомплексованный человек реализует свои комплексы за счёт других людей, — сказал один мой прогрессивный знакомый. — Когда люди, измученные комплексами, претендуют на чужую землю, на воссоздание империи, стремятся унизить другие народы — во имя никому не понятных целей».

Всё так, всё так. Сложно спорить.

Маленькому человеку страшно быть меньше себя. Ему хочется быть в банде.

Бандой могут быть пять подростков во дворе (у самого старшего наколка, приводы, мать уже не ругается на него — иначе он посылает её к другой матери).

В банде маленьким кажется, что они почти взрослые.

Бандой может быть футбольный клуб и всё клубное фанатьё (они объездили всю страну, их нога вступала на твердь иных континентов, в них клокочет природа, в них вечно эрегированная сила).

Бандой может быть страна, империя, а может быть и, не поверите, община единоверцев.

Может, с тобой что-то не так, когда милосердный Бог хранит только тебя и подобных тебе? Когда только ты осознал Его благость, и Его защита направлена исключительно на тебя, а все остальные лежат во зле и червиво копошатся там, не узнав истины и света?

С такой платформы, как вера, так удобно смотреть на суетный и глупый мир, где любой жест, любая слава, любая удача, — не стоят и ломаного гроша.

Собственно, не стоят ничего, — и лишь ты незаметно как забрался Господу Богу на хребет, и, понукая его пятками, покрикиваешь на атеистов, язычников, маловеров: «…эй, тараканы! Смотрите, какой ценой куплен я! Смотрите, на ком я еду!»

Господь круче «Лексуса», йоу. Ты-то уже без пяти минут в раю, ты заслужил — а они, увы, нет. Их, конечно, жалко, но ты же их предупреждал о жизни вне Бога, чего они хотят теперь?

Глупо доказывать, что нет людей, лишённых комплексов, среди настроенных самоуверенно, агрессивно, злобно.

О, каких там комплексов только не встретишь.

Политики маленького роста желают больших женщин. Убитые бытом желают белого коня и въехать на нём в королевский дворец. Холопы мечтают о дворне. Дворня — о челяди. Любой человек способен измерять мир только сообразно своему уровню интеллекта.

Дурак видит оскорбление в любом персонаже, использующем сложные инструменты в постижении мира.