Лев Африканский

Голос его пресекся, и чтобы не выдать волнения, он вырвался из рук сестры и вышел.

Она и не пыталась удерживать его, убитая его словами, даже не заметила, что он удалился. Из патио не доносилось более ни единого звука — ни смеха, ни звона чарок. И не видно было ни единого огонька.

Праздник закончился.

ГОД АМУЛЕТОВ 895 Хиджры (25 ноября 1489 — 13 ноября 1490)

В этот год моему дяде по материнской линии из-за какой-то улыбки пришлось покинуть Гранаду. Во всяком случае, именно так объяснил он мне свое решение годы спустя, когда одной прохладной и величественной ночью, тишину которой не столько нарушали, сколько сторожили далекие шакальи голоса, наш караван двигался по бескрайней Сахаре на юг от Сиджилмасы. Ветер вынуждал Кхали говорить громко, при этом голос его звучал настолько успокаивающе, что, чудилось, доносил до меня запахи родной Гранады, и я вдыхал и вдыхал их… Рассказ оказывал на меня чарующее действие, казалось, мой верблюд — и тот движется в такт словам.

Мне хотелось бы повторить каждое из его слов, но память людская коротка, а красноречие быстро выдыхается, так что многим красотам его рассказа не суждено воскреснуть — увы! — ни в одной из книг.

«В первый день нового года я с утра отправился в Альгамбру, но не для того, чтобы, как обычно, заняться в диване сочинением посланий от имени султана, а чтобы вместе с некоторыми знатными представителями моего рода поздравить государя по случаю праздника Рас-ас-Сана. Меджлис, двор, собравшийся по этому случаю в Посольском зале, был представлен кади в тюрбанах, сановниками в высоких зеленых и красных фетровых шапках, богатыми торговцами с крашенными хной волосами, разделенными, как у меня, на аккуратный пробор.

Большинство посетителей, поклонившись Боабдилю, направлялись в Миртовый двор и бродили там вокруг водоема, приветствуя друг друга. Самые знатные рассаживались на устланных коврами лежанках, расставленных вдоль стен огромного зала, либо теснились поближе к султану и визирям, чтобы, уловивши минутку, о чем-либо попросить их или просто попасться им на глаза.

В качестве письмоводителя и переписчика государственного секретариата, о чем свидетельствовали пятна красных чернил на моих пальцах, я обладал некоторыми весьма скромными привилегиями, например, правом прохаживаться между Меджлисом и бассейном, а также сопровождать тех из присутствующих, кто вызывал мое любопытство. Превосходный способ собирать новости и мнения по поводу текущего состояния дел, ведь при Боабдиле вслух говорилось обо всем, тогда как при его отце приходилось семь раз оглянуться, прежде чем открыть рот и высказать хоть малейшее критическое замечание, да и то не впрямую, а намеками или с помощью стихов и поговорок, чтобы в случае доноса отречься от сказанного. Однако хоть свободы и прибавилось, а слежки стало меньше, гранадцы были настроены не менее сурово в отношении султана, даже напротив, и это притом, что находились у него в гостях, явились пожелать ему многих лет жизни, здоровья и побед. Наш народ безжалостен к самодержцам, которые не являются таковыми.

Тем осенним днем пожелтевшие листья крепче держались за ветки деревьев, чем гранадская знать за своего государя. Город вновь, как и в предшествующие годы, был разделен на две партии: партию мира и партию войны, и ни одна не была заодно с султаном.

Те, кто желал мира с Кастилией, говорили: мы слабы, а ромеи сильны; наши братья из Египта и Магриба бросили нас на произвол судьбы, тогда как наши враги опираются на помощь Рима и всего христианского мира; мы потеряли Гибралтар, Альгаму, Ронду, Марбеллу, Малагу и другие укрепленные места, и до тех пор, пока не воцарится мир, список будет увеличиваться; наши сады разорены войсками неприятеля, крестьяне бедствуют, дороги опасны, торговцам не удается запастись товарами впрок, Цезарея и базары пустеют, а съестное дорожает, кроме мяса, которое идет по цене одна драхма за фунт, оттого что пришлось забить тысячи голов скота, чтобы его не угнали во время набегов; словом, Боабдиль должен сделать все возможное, чтобы заставить умолкнуть сторонников войны, достичь долговременной передышки в войне с кастильцами, пока Гранада в нее не втянулась.

Те, кто желал войны, заявляли: неприятель никогда не откажется от намерения расправиться с нами, и подчиняясь ему, мы не заставим его отступить. Взгляните, до какого рабского состояния доведены жители Малаги после сдачи города христианам? Взгляните, какие костры разжигает Инквизиция в Севилье, Сарагосе, Валенсии, Теруэле, Толедо! Завтра костры запылают и в Гранаде, и на них отправят не только иудеев, но и мусульман! Как помешать этому, если не сопротивлением, не увеличением численности армии, не джихадом? Всякий раз, когда мы храбро сражались, нам удавалось остановить продвижение кастильцев, но после каждой нашей победы среди нас оказывались предатели, стремившиеся замириться с врагами Господа, платившие им дань и открывавшие ворота наших городов. Да и сам Боабдиль разве не обещал Фердинанду сдать ему однажды Гранаду? Три года истекло с тех пор, как он подписал в Лохе обязательство сделать это. Наш султан — предатель. Его следует заменить настоящим мусульманином, настроенным вести священную войну с неверными и способным внушить нашей армии веру в себя.

Трудно было сыскать солдата или военачальника, у которого под командованием были десяток, сотня или тысяча человек, еще труднее человека, принадлежавшего к духовным кругам — кади, улема или проповедника, — кто не разделял бы подобную точку зрения в то время, как торговцы и земледельцы выступали за мир. Двор Боабдиля — и тот был разделен. Действуй султан согласно своим склонностям, он заключил бы любое перемирие, на любых условиях, ведь он был рожден вассалом и ничего иного не желал, однако он не мог отмахнуться от воли своей армии, которая с плохо сдерживаемым нетерпением воспринимала известия о битвах, которые геройски вели другие представители династии Насридов [10] .

10

Насриды — последняя арабская династия в Испании, которая правила в Гранаде с 1238-го по 1492 г. Первый из правителей этой династии, Мохаммед I, стал вассалом короля Фернанда III Кастильского и помог ему взять Севилью (1248). Он начал возведение Альгамбры и превратил Гранаду в процветающий город. Династия колебалась между подчинением Кастилии и зависимостью от Маринидских правителей Феса. Закончила свое существование с завоеванием Гранады Фердинандом II Арагонским.

Один яркий пример был на устах у всех сторонников военных действий: пример Басты, мусульманского города на востоке от Гранады, взятой ромеями в осаду и обстреливаемой из пушек более пяти месяцев. Христианские короли — да разрушит Господь все, что они возвели, да возведет заново все, что они разрушили! — велели построить деревянные башни напротив крепостной стены и вырыть ров, чтобы помешать общению осажденных с внешним миром. И все же, несмотря на их подавляющее численное и материальное превосходство и на присутствие самого Фердинанда, кастильцам никак не удавалось одолеть непокорный город, чей гарнизон что ни ночь осуществлял вылазки, наносившие осаждавшим огромный урон. Ожесточенное сопротивление защитников Басты под предводительством насридского эмира Йахии ан-Наджара подогревало боевой дух и воображение гранадцев.

Однако Боабдиля это не радовало, поскольку Йахиа, герой Басты, был одним из самых ярых его противников. Он даже претендовал на трон Гранадского королевства, на котором когда-то уже восседал его дед, и относился к нынешнему султану как к узурпатору власти.

Накануне нового года весть об очередном подвиге защитников Басты достигла ушей жителей Гранады. Рассказывали, будто кастильцы прознали, что в городе кончаются запасы продовольствия. Чтобы разубедить их, Йахиа придумал следующую хитрость: собрать все съестные припасы, которые остались, разложить их на виду на базаре, а затем пригласить делегацию христиан на переговоры. Войдя в город, посланцы Фердинанда удивились, узрев такое количество самых разнообразных товаров, и не преминули известить о том своего короля, сопроводив это советами не пытаться задушить Басту голодом, а предложить защитникам достойное перемирие.

За несколько часов по меньшей мере человек десять — в бане, в мечети и в коридорах Альгамбры — радостно рассказали мне одну и ту же историю, и всякий раз я делал вид, что удивлен, чтобы не оскорбить собеседника и позволить ему получить удовольствие, добавив к ней что-то свое. И всякий раз улыбался, но все меньше и меньше, поскольку мной овладело беспокойство. Я раздумывал, отчего Йахиа позволил представителям Фердинанда войти в осажденный город, особенно если надеялся скрыть от врага бедственное положение Басты, при том, что в Гранаде, а возможно, и в других местах, все знали правду и радовались хитрости Йахии.

Мои худшие опасения вот-вот должны были получить подтверждение в день нового года, во время бесед с посетителями, явившимися в Альгамбру. Тогда-то я и узнал, что Йахиа, этот „Борец за веру“, „Меч ислама“, решил не только сдать Басту неверным, но и присоединиться к кастильским войскам, чтобы открыть им доступ в другие города королевства, в частности в Гуадикс и Альмерию, а в конечном итоге и в Гранаду. Однако самая большая его хитрость состояла в том, чтобы с помощью своей пресловутой уловки отвлечь внимание мусульман, обратив его на внешние обстоятельства, и скрыть подлинную причину своих переговоров с Фердинандом. Поговаривали, будто он принял такое решение за значительное вознаграждение и обещание оставить в живых как его солдат, так и жителей города. Но он получил гораздо больше: приняв христианство, этот эмир королевских кровей, внук султана стал в Кастилии влиятельным лицом. Я тебе еще о нем расскажу.

В начале 895 года никто и не подозревал, что такое возможно. Однако с первых же дней месяца мохаррама до нас стали доходить самые плачевные известия. Капитулировала Баста, за ней Пюрсена, Альмерия, Гуадикс. Вся восточная часть королевства, где такой мощной была партия войны, без всякого сопротивления перешла в руки христиан.

Партия войны лишилась своего героя, а Боабдиль избавился от соперника; однако в результате побед, одержанных кастильцами, от его королевства мало что осталось — лишь Гранада и ее окрестности, да и те подвергались непрестанным набегам. Что ему было делать: радоваться или печалиться?