Лев на площади

Лоу. В Америке нет скупых. У нас для этого нет времени: мы должны сначала зарабатывать, чтобы тратить, а потом тратить, чтобы зарабатывать.

Бубуль. Вы чудесный! А я вам хоть немножко нравлюсь?

Лоу. Угу. Но зачем говорить о пустяках? Я теперь понял, почему французы выродились — они способны заниматься любовью в абсолютно трезвом состоянии. Я видел в Париже одного метафизика, который ухаживал утром, натощак. Глупо и безнравственно. Мне нужно четыре хороших виски или восемь коньяков, чтобы я заметил, что женщина — это женщина.

Бубуль (показывая на рюмку). Это который?

Лоу. Пятый.

Бубуль. Франсуа, два коньяка. Для господина двойной. (Лоу.) У нас маленький город, но и здесь есть люди с размахом. Я недавно встретила одного дипломата. Консул Чили. Он приехал в наш город из Парижа; он говорит, что он устал от светской жизни. Он обожает театр, искусство. Он сказал мне, что я могу стать актрисой. Но я боюсь, когда меня слишком долго рассматривают… Он подарил мне вот это… (Вынимает из сумочки ассигнацию.)

Лоу. Угу. Пять долларов.

Бубуль. Вы не подумайте чего-нибудь плохого. Это он подарил на память, как цветок. (Пауза.) Мне сказали, что за доллар теперь дают триста франков. Это правда?

Лоу. Триста восемьдесят. (Рассматривая кредитку.) Если вам дадут за эту бумажку восемьдесят, берите. Я понимаю, что ваш консул любит искусство. Вы знаете, что это? Это настоящая самодеятельность Марселя или Перпиньяна. Угу.

Бубуль (вытирает платочком глаза). А я думала купить две пары чулок… Ну, все равно… Он такой знаток искусства… А я не жадная…

В кафе входит хромой певец с аккордеоном. Начинает хрипло петь.

Певец.

За что мы воевали, Скажи, товарищ, мне? Победу отобрали. Как ногу на войне…

(Идет с тарелочкой к посетителям.)

Хозяйка (просыпается). Я вам уже говорила, что это запрещено. Здесь приличное кафе, а не церковь.

Бубуль подбегает к певцу, кладет монету на тарелочку. Певец уходит.

Бубуль (Лоу). До войны он хорошо зарабатывал, он был лучшим танцором в городе. Когда я была девчонкой, я мечтала, чтобы он хоть раз потанцовал со мной. А потом он пошел на войну и потерял ногу.

Лоу. Вы думаете, что в Америке люди ничего не теряют? Бывает, что человек теряет не только дурацкую ногу, но и миллионы. Один теряет, другой находит. Это потому, что у нас частная инициатива. Вы думаете, что я развлекаюсь в этой вонючей дыре? Ничего подобного! Джим мне сказал, что здесь много рухляди. Я лично не терплю ничего старого, но они на Пятьдесят девятой улице ахают: «Ах, Людовик XV! Ах, средневековый горшок!» По-моему, кино «Глория» в Джексоне куда красивее Собора Парижской богоматери. Но есть закон спроса и предложения. Я здесь всего один день, и с меня хватит. Хлам, трущобы, бездельники. И повсюду этот лев. Говорят, достопримечательность XV века. А что в нем хорошего? Вы знаете, на кого он похож? На пуделя из бродячего цирка. Лев не должен стоять на задних лапах, это глупо и безнравственно.

Бубуль. А почему он вас занимает?

Лоу. Потому что в Америке много сумасшедших. Вы знаете, сколько дадут за такого льва на Пятьдесят девятой улице? Десять тысяч долларов. Угу.

Бубуль. Вы изучаете древности?

Лоу. Я изучаю древности? Ничего подобного! Я проявляю частную инициативу. Это куда труднее. Мне сорок лет, и я хочу жить. Если нужно, я поеду на полюс. Если нужно, я поеду даже в Москву.

Бубуль. К нам никогда не приезжают иностранцы. Вот в Авиньоне папский дворец. В Ниме римские арены. В Марселе порт. А у нас ничего нет. Разве что этот лев…

Лоу (что-то записывает. Франсуа). Еще один!

Бубуль (нерешительно). У вас в этом городе дела?

Лоу. У меня всегда дела. Вчера я был занят пропеллерами. Сейчас меня занимает этот старый пудель. Может быть, завтра я займусь спасением Европы от разрухи. Мы, американцы, умеем в одно мгновение менять профессии, мысли, цифры. Мы живем всесторонне.

С улицы доносится песня:

Берегитесь, берегитесь, Предатели, трусы, болтуны. Мы франтиреры, мы коммунисты — Мы нашей Франции верны. Так берегитесь, вы довольно каркали, Мы с вас собьем вашу спесь. Мы молодая Франция, Мы Франция — Мы вышли на улицы. Мы здесь! Мы здесь! Мы здесь!

Хозяйка (просыпается). Какой ужас! Это Мари-Лу!..

Лоу. Кто это Мари-Лу?

Бубуль. У нас ее все знают. Во время оккупации она среди белого дня застрелила немецкого коменданта. На главной площади, возле льва…

Лоу. Угу. Смелая.

Бубуль. Конечно, она ведь коммунистка.

Лоу. Коммунистка? У нас тоже есть коммунисты, но мы с ними не церемонимся. Где эта женщина?

Бубуль. Ее расстреляли немцы. Но теперь говорят, будто она снова в городе. Тогда это чудо, потому что ее расстреляли.

Лоу. Мы, американцы, не верим в чудеса. Мы реалисты. Конечно, это плохо, что ее расстреляли немцы, но что ее расстреляли — это хорошо. С коммунистами нельзя жить — они мешают делать доллары. Вы думаете, в Америке нет красных? Сколько угодно. У нас в Джексоне один коммунист начал говорить, что нужно оставить русских в покое. Мы ему предоставили покой: в городской тюрьме. Впрочем, зачем говорить о пустяках? (Что-то записывает.)

Бубуль. Неужели, когда с вами разговаривает молодая женщина, вы продолжаете думать о делах?