Лев (в сокращении)

Она улыбнулась и спросила:

— Как ты себя чувствуешь, красавчик?

Я не вполне понимал, как себя чувствую, но ответил:

— Неплохо. — И добавил: — Посмотрела бы ты на моего противника…

— Ты обязательно поправишься, — сказала она, заставив себя улыбнуться.

— Конечно. Но в Миннесоту не поеду.

Слезы выступили у нее на глазах, и она наклонилась поцеловать меня. Я нашел рычажок на кровати и поднял себя в сидячее положение. Из меня торчали проводки и трубочки; проверив мониторы, я убедился, что все в порядке, и стал потихоньку впадать в эйфорию — на сей раз старуха с косой прошла мимо.

— Я хочу отсюда выйти, — сказал я.

— Врач сказал — три-четыре дня, — ответила Кейт. — Но я говорю — неделя!

Она поднесла к моим губам стакан воды со льдом, и я сделал глоток. Теперь я заметил, что ее кровать все еще здесь, и спросил:

— Ты остаешься?

— Нет, это ты остаешься. А я выписываюсь.

— Да?

Я снова лег. Несмотря на болеутоляющие, я чувствовал обе свои ножевые раны. Сказать по правде, все тело болело немилосердно.

Некоторое время я смотрел в потолок, потом сказал:

— Халил мертв.

— Я знаю.

— И Винс Пареси мертв. Его убил Халил.

— Я знаю, — повторила она, помолчав, и снова заплакала.

Честно говоря, у меня тоже ком стоял в горле. Не знаю, как Халил убил Винса, но надеюсь, что быстро.

Она придвинула свой стул к кровати и взяла меня за руку.

— Когда ты сможешь об этом рассказать… Я очень хочу знать, как все было.

Я вполне мог об этом рассказать хоть сейчас, но знал, что мне предстоит рассказывать одно и то же, по меньшей мере раз двадцать, половине юридического отдела, и потому ответил:

— Когда вернусь домой. Ты поможешь мне написать рапорт о происшествии.

— Не задирай хвост, — улыбнулась она.

Мы поболтали еще немного и решили, что после больницы мне нужно будет пару недель посидеть дома, чтобы я мог спокойно восстановиться. Я выразил глубочайшее сожаление, что мы не сможем в ближайшем обозримом будущем поехать к ее родителям, и хотя Кейт понимала, что я издеваюсь, она не могла сказать это человеку в столь тяжелом состоянии. Еще я сообщил, что врач на пять лет запретил мне прыжки с парашютом.

— Ты ничего не слышала о Борисе? — спросил я.

Она не ответила, но, наверное, подумала о том же, о чем и я: надо было все-таки доложить о моей встрече с Борисом Тому Уолшу. Возможно, тогда бы не только Борис остался жив, но, если бы группа наблюдения схватила его на Брайтон-Бич, мне не пришлось бы так волноваться в котловане Всемирного торгового центра, не говоря уже о нескольких днях в больнице.

И Винс Пареси был бы жив.

Что ж, в нашем деле поступаешь по собственному разумению, и, как я сказал, живешь — или умираешь — с грузом своих грехов.

— А о полицейских с поста у ворот не слышала? В трейлере?

— Том говорил, что их там было двое, — ответила она, — но их так и не обнаружили. Он сейчас на месте преступления. И больше я не хочу говорить об этом.

Я кивнул, но не думать об этом я не мог. Я пытался поймать какую-то мысль, не дававшую мне покоя.

Конечно, это возможно, что Халил убивает двух полицейских, которые не ожидали нападения. Но если у него были сообщники, которые помогли ему убить полицейских и подвесить Винса к крану, то где они? Избавляются от тел? Или Халил, в соответствии со своим модусом операнди, их тоже убил?

Все это возвращало меня к мыслям, мучившим меня целую неделю. Судя по тому, что я видел на конспиративной квартире на Семьдесят второй улице, сообщники здесь у Халила, безусловно, были, все необходимое ему предоставлялось, и, вероятно, он должен был за это как-то расплатиться. Значит, он планировал что-то еще? Что же?

Я приподнял кровать еще немного и почувствовал, как натянулись швы на спине. Потом прикрыл глаза и включил мозг. Что-то зацепило меня на стройплощадке Всемирного торгового центра, что-то там было не так, и теперь я об этом вспомнил.

Следы шин. Они были свежие.

Этот трейлер попал на площадку в воскресенье. Почему полицейские из охраны пропустили в воскресный вечер трейлер-тягач? Видимо, потому что были мертвы.

«Карлино: все для кирпичной кладки». Насчет кирпичной кладки тоже не сходится. Там еще и бетон не заливали, даже цемент не завозили. Так что же тогда в этом трейлере?

И почему для встречи со мной Халил выбрал именно стройплощадку Всемирного торгового центра? Он сказал, потому что это символично. Я принял это на веру. Но…

— Господи боже мой! — Я резко сел в кровати.

— Джон, что с тобой?

Я понял, что в этом трейлере, и понял, что оно еще не взорвалось, потому что, если бы взорвалось, я бы услышал и даже почувствовал это даже здесь, в трех милях от бомбы. Я потянулся к телефону.

— Кому ты звонишь? Что случилось? — спросила Кейт.

Телефон Уолша был поставлен на автоответчик. Я хотел было позвонить в оперативный центр, но вдруг впал в безумное состояние и стал отсоединять от себя проводки и трубочки. Кейт испугалась и закричала было, но я сполз с кровати и сказал ей:

— Пошли.

— Что?

Я оперся на ее руку и повел ее к двери.

— Сейчас ты вывезешь меня отсюда.

Она вырвала руку и сказала:

— Нет, Джон…

— Поверь мне, так надо. Я все объясню. Вперед.

— Постой, я принесу тебе какую-нибудь одежду, — успокаивающе сказала она.

Я посмотрел на часы, но часов у меня не было. Я спросил у нее:

— Который час?

Она посмотрела на свои часы.

— Восемь ноль пять. Ты оставайся здесь…

— Кейт, в восемь сорок шесть утра, когда первый самолет врезался в Северную башню, на стройплощадке Всемирного торгового центра взорвется очень мощная бомба.

Она явно испугалась, но не бомбы, а за меня. И, чтобы ускорить процесс, я соврал:

— Халил сказал, когда был уверен, что убьет меня.

— Господи!

— Идем. Телефон не забудь.

Она схватила сумочку, и мы поспешили к двери. Мы почти уже прошли пост охраны, но нас остановил какой-то здоровяк из исправительного департамента — видимо, его внимание привлекли моя больничная пижама и шлепанцы.

Кейт повела себя как агент ФБР: предъявила удостоверение и не оставила у здоровяка сомнений, что это не его собачье дело. Он отстал, мы вышли в коридор.