Лев в тени Льва. История любви и ненависти

Эти области сливались для него в одну. В конце 1901 года он записывает в дневнике несколько мыслей о смерти.

«Когда ровно течет струя воды, то кажется, что она стоит. Так же кажется с жизнью своей и общей. Но замечаешь, что струя не стоит, а течет, когда она убывает, особенно когда каплет; также и с жизнью».

«Когда я буду умирать, я желал бы, чтобы меня спросили: продолжаю ли я понимать жизнь так же, как я понимал ее, что она есть приближение к Богу, увеличение любви… Если не буду в силах говорить, то если да, то закрою глаза, если нет, то подниму их кверху».

«Всякий человек закован в свое одиночество и приговорен к смерти. “Живи зачем-то один, с неудовлетворенными желаниями, старейся и умирай!” Это ужасно! Единственное спасение – это вынесение из себя своего “я”, любовь к другому. Тогда, вместо одной, две ставки, больше шансов. И человек невольно, стремясь к этому, любит людей. Но люди смертны, и если в жизни одного больше горя, чем радости, – то тоже и в жизни других. И потому положение всё то же отчаянное. Только и утешения, что на миру смерть красна. Одно спасение была бы любовь к бессмертному, к Богу. Возможна ли она?»

Из Петербурга Софье Андреевне приходит телеграмма от главенствующего члена Святейшего Синода митрополита Антония (Вадковского) с просьбой уговорить мужа примириться с православной церковью. Толстой сначала диктует жене отказ, а затем говорит дочери Татьяне вовсе не отвечать Антонию.

В Гаспру приезжают все сыновья, чтобы увидеться, а возможно, и проститься с отцом. Согласно воспоминаниям Ильи Львовича прощание, собственно, и состоялось. «Почувствовав себя слабым, он пожелал со всеми проститься и по очереди призывал к себе каждого из нас, и каждому он сказал свое напуствие.

Он был так слаб, что говорил полушепотом, и, простившись с одним, он некоторое время отдыхал и собирался с силами.

Когда пришла моя очередь, он сказал мне приблизительно следующее: “Ты еще молод, полон и обуреваем страстями. Поэтому ты еще не успел задумываться над главными вопросами жизни. Но время это придет, я в этом уверен. Тогда знай, что ты найдешь истину в евангельском учении. Я умираю спокойно только потому, что я познал это учение и верю в него. Дай Бог тебе это понять скорее. Прощай”.

Я поцеловал ему руку и тихонько вышел из комнаты.

Очутившись на крыльце, я стремглав кинулся в уединенную каменную башню и там в темноте разрыдался, как ребенок…

Когда я огляделся, я увидал, что около меня, на лестнице, кто-то сидел и тоже плакал…»

Приезжает и Лев Львович. Но еще до его приезда Софья Андреевна записала в дневнике странные слова: «Вышел у Ясинского роман Лёвы; боюсь читать…»

Это был роман «Поиски и примирения», который печатался весь 1902 год, с 1 по 12 номер, в журнале «Ежемесячные сочинения». У руководителя журнала Иеронима Иеронимовича Ясинского, плодовитого беллетриста и журналиста, была плохая репутация в общественных кругах. Он начинал как либерал, сотрудничая с «Вестником Европы» и «Отечественными записками», затем выступал в «охранительном» духе, а после революции редактировал коммунистические издания. Выбор его в качестве издателя был выбором в пользу бедных. До этого Льву Львовичу отказали Стасюлевич («Вестник Европы»), Короленко («Русское богатство») и даже любивший его Суворин («Новое время»).

Роман представлял собой многостраничную полемику Льва Львовича с отцом, да еще и подписанную новым литературным именем: «Граф Лев Толстой-сын».

Лев Львович не стремился подчеркивать свои сыновьи отношения к субъекту полемики. Новое литературное имя он взял по необходимости – после того, как некоторые статьи, подписанные «Л. Л. Толстой» стали цитироваться и перепечатываться провинциальными изданиями как статьи его отца. Подпись «Граф Лев Толстой-сын» снимала эту проблему. Но и создавала новую, куда более сложную. Хотел того Лев Львович или нет, но первый его роман, как и «Прелюдия Шопена», был воспринят публикой как демонстрация внутрисемейных разногласий Толстых. Получалось, что человек, который открывает всему миру новые пути веры, не имеет поддержки в своей семье. Что же это за учитель такой, от которого бегут собственные дети?

Ситуация усугублялась еще и тем, что после отлучения Толстого от церкви общество раскололось на два лагеря, причем оба парадоксальным образом были в восторге от отлучения. Одни (в основном радикально настроенная молодежь) поздравляли Толстого с тем, что он окончательно порвал с реакционной церковью и примкнул к освободительному движению. Другие (не менее радикально настроенные православные люди) радовались тому что «антихрист» в лице Толстого заклеймен твердым церковным актом.

А еще в марте 1901 года Толстым было написано письмо «Царю и его помощникам», в котором предлагались самые решительные социальные, политические и церковные реформы: уничтожение неравенства прав сословий, полная реорганизация школ и высшего образования, запрещение телесного наказания, свобода религиозных собраний и проповедей для всех вероисповеданий. Письмо это, конечно, не было напечатано в России, но ходило по рукам в списках и зарубежных изданиях.

В свою очередь правительство запретило давать в газетах сообщения о состоянии здоровья Толстого в Крыму.

В такой накаленной общественной атмосфере появление романа «Поиски и примирения» не могло быть расценено иначе, как «нож в спину» собственного отца. Говоря нынешним языком, он становился фигурой «нерукопожатной» для поклонников Толстого. А среди этих поклонников были очень влиятельные литературные и общественные лица. Так, поступок Льва Львовича возмутил Чехова и Горького.

Горький в конце 1902 года фактически перекрыл Льву Львовичу кислород, надавив своим авторитетом на редактора журнала «Мир Божий» Федора Дмитриевича Батюшкова, который хотел напечатать новый роман Льва Львовича «Иван Савин». Обиженному автору Горький прямо написал: «Тот факт, что Вы нашли возможным печатать Ваш роман в журнале, где по поводу “Воскресения” Вашего великого отца писали гнусности (имелись в виду «Поиски и примирения» и журнал Ясинского – П. Б.), навсегда поселил во мне отрицательное к Вам – как человеку – отношение. Я читал Ваш роман и позволю себе отрицать в Вас присутствие литературного таланта».

Лев Львович расценил поступок Горького как «подлость» и писал о нем матери: «Это пройдоха и актер». Пожаловался он и отцу. «Он удивился тому что Горький так поступил со мной…» («Опыт моей жизни»).

В августе 1903 года Лев Львович обратился к Чехову с просьбой прочитать другой его роман, предназначавшийся для журнала «Русская мысль». Чехов ответил вежливым, холодным отказом. Когда в октябре этого года Лев Львович был проездом в Ялте, он посетил Чехова, с которым когда-то собирался вместе поехать в Америку. Судя по письму Чехова Ольге Леонардовне Книппер, встреча была поначалу натянутой: «Сначала я был с ним холоден, а потом стал добрее, стал говорить с ним искренно; он расчувствовался…»

Печатать роман «Поиски и примирения» было во всех отношениях невыгодно для автора. И он был достаточно умен, чтобы это понимать. Если он решился на это, то им, по всей видимости, двигали два соображения. Первое – он очень хотел стать писателем! Второе – он не желал считаться с тем, что он сын Льва Толстого. И наконец – почему не признать, что Лев Львович искренне считал идеи своего отца вредными для России? Особенно для молодежи. Ведь он сам пережил этот печальный опыт.