Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов

Иахин–Воаз знал, что никакого льва для него здесь больше не будет. Он не заслужил этой огромной, нарастающей в нем волны ярости, она была ему навязана коварными происками тех, которые не имели своего собственного льва. А теперь ему нужно будет быть хорошим, быть спокойным, заглушать свой ужас и ждать прихода ярости, пока его не выпустят отсюда. Ему нужно будет скрывать лязганье в нем самом, носить свой ужас, словно серую арестантскую робу, позволять течь всему сквозь себя беспрепятственно.

С этого времени он вел себя, как и многие другие пациенты. Даже в обуви он, казалось, ходит так, словно он бос, расхристан, обужен. Запах готовки пел песню поражения. Он кивал посрамленно.

— Как тикаем? — спросил доктор, чьи ноги снова принесли его к Иахин–Воазу.

— Спасибо, хорошо, — ответил Иахин–Воаз. С этого момента он будет помнить, что отвечать доктору нужно так, словно тот говорит нормальными словами.

— Такрасно, — одобрил доктор. — Я ведь говорил, что все будет тик–так.

— Конечно, — сказал Иахин–Воаз. — И вы были правы.

— Иной тик понимаешь, что все вокруг немного тик–так, — произнес доктор. — Что и говорить, иногда вокруг столько тиков, что сойти с така очень даже легко.

— И не говорите, — ответил Иахин–Воаз.

— Тик, — сказал доктор. — Именно тогда хороший тик с таком тикуют тикчеса, и так пациент тикходит в тикбя.

— Именно, — подтвердил Иахин–Воаз. — Мир и покой творят чудеса, и я действительно прихожу в себя.

— Вот и тик, — сказал доктор. — Мы без протикдления вытакаем вас отсюда.

— Чем скорее, тем лучше, — сказал Иахин–Воаз.

— А как быть со всеми этими львами? — вдруг четко спросил доктор.

— А кто говорил о львах? — переспросил Иахин–Воаз.

— В таком месте очень сложно таиться, — сказал доктор. — Слухи разносятся очень быстро.

— Я действительно мог там и сям упомянуть о льве, — ответил Иахин–Воаз. — Но если и так, то говорил я иносказательно. Быть неправильно понятым очень легко, знаете ли. Особенно в таком месте.

— Разумеется, — сказал доктор. — Ничего проще. Но как быть с укусами и следами когтей?

— Ну, — сказал Иахин–Воаз, — я думаю, каждый имеет право на свою собственную сексуальную жизнь. Некоторым нравятся аксессуары из черной кожи. Самое главное — получить у партнера разрешение, я так думаю.

— Разумеется, — повторил доктор. — Дело в том, что это не нужно выносить за пределы своего дома. Я такой же современный человек, как и все, но я считаю, что это нельзя выставлять напоказ.

— Вы, конечно же, правы, — согласился Иахин–Воаз. — Можно очень легко потерять контроль.

— И все же эти следы когтей и укусы, — произнес доктор. — Таких не может оставить человек.

— Шкуры животных, — пояснил Иахин–Воаз, — можно достать целиком с когтями и зубами. С этим, однако, покончено. Мне ужасно стыдно за все происшедшее. Я просто хочу возвратиться к моей работе и к нормальной жизни.

— Хорошо, — сказал доктор. — Вот это уже разговор. Мы не продержим вас долго.

Следом к Иахин–Воазу пришла Гретель. Он лишь мельком думал о ней с тех пор, как его положили в лечебницу, и предпочел бы не думать сейчас. Он изумился, увидев ее такой молодой и красивой. Моя женщина, мелькнуло у него. Как это произошло? Мужественность, конечно, опасна, но что-то в ней есть.

— Завтра меня выписывают, — произнесла она.

— Что ты им сказала? — спросил Иахин–Воаз.

— Сказала, что это все из-за секса. Вы же знаете, какие мы бываем, горячие иностранцы. Я сказала, что решила, что ты ушел с другой женщиной, взбеленилась от ревности и не помня себя выскочила на улицу с ножом.

— И они хотят тебя выпустить?

— Вообще-то я сказала, что не могла дойти до такого состояния обыкновенным путем, это моя беременность окрасила мир в черный цвет. И доктор сказал — ах да, конечно, бедная незамужняя мать и тому подобное. И он спросил, как быть с отцом, а я заверила его, что причин для беспокойства нет, что все будет в порядке, однако мы не сможем пожениться, пока ты не получишь развод. И он схватил меня за руку и пожелал всего наилучшего и высказался в том роде, что надеется, что я больше не выскочу на улицу с ножом, а я сказала, что, конечно, нет, и вот они собираются меня завтра выпустить.

— Насчет беременности ты здорово придумала, — сказал Иахин–Воаз.

— Да, — просто сказала Гретель. — Здорово. Ведь это так.

— Что так? — не понял Иахин–Воаз.

— Я беременна.

— Беременна, — проговорил Иахин–Воаз.

— Ну да. У меня была двухнедельная задержка, и я прошла тест перед тем, как попасть в психушку. Я так и не нашла удачного момента, чтобы сказать тебе об этом в тот день, когда они сунули нас сюда. Ты доволен?

— Боже правый, — произнес Иахин–Воаз. — Еще один сын.

— Это может быть и дочь.

— Сомневаюсь. Думаю, мой вечный удел — отцы и сыновья.

— О нашей женитьбе я сказала только для доктора. Меня это не заботит.

— А вот об этом мы должны поразмыслить, — сказал Иахин–Воаз.

— Но не здесь в любом случае, — ответила Гретель. — Каково тебе стать отцом снова?

— Я счастлив услышать о ребенке, — сказал Иахин–Воаз. — Но я не знаю, каково мне стать отцом снова. Я даже не знаю, каково мне было стать отцом тогда, не то, что сейчас.

— Что бы ни произошло, все будет хорошо, — сказала Гретель. — Твердыня наша — наше что-то.

— Что ты имеешь в виду — что бы ни произошло? — забеспокоился Иахин–Воаз.

— Если ты оставишь меня. Или если лев…

— Ты думаешь, что я тебя оставлю?

— Кто знает. Но это неважно. Я буду любить тебя, и мой ребенок тоже. Я расскажу ему о его отце, и он полюбит тебя тоже.

— Ты думаешь, что лев убьет меня?

— А ты хочешь, чтобы лев убил тебя?

Иахин–Воаз только посмотрел на нее.

— Что можно сказать о льве? — произнесла она. — На свете больше не осталось львов, но у моего мужчины есть лев. Лев есть у отца моего ребенка.

Иахин–Воаз кивнул.

— Может быть, — продолжала Гретель, — когда ты снова надумаешь встретить его…

— Я скажу тебе, — продолжил за нее Иахин–Воаз.

— Хорошо, — сказала Гретель. — Я немного приберусь в доме, чтобы твой дом встретил тебя достойным образом. Думаю, тебя скоро выпишут. Я не буду тебя навещать, если только ты не позвонишь мне. У тебя есть, о чем подумать.