Левый фланг

Лес кончился, и на побеленной наспех вечерним снегом старой вырубке смутно показалась россыпь крестьянских домиков. На фронте села узнаются ночью не по огонькам, а по жилому пахучему дымку, — его сразу отличишь от порохового дыма.

— Иди, поспи, я загляну на минутку в штаб, — сказал Зарицкий Акопяну.

Вкрадчивым шагом разведчика он вошел в тесную комнату оперативного дежурного. У стены похрапывал, согнувшись в три погибели, незнакомый младший лейтенант, почти мальчик, видно, офицер связи из новичков. Капитан Головной спал за столом, придвинув к себе телефон вплотную и широко облокотившись на застеленный новой картой стол, — Михаил умел спать в любом положении. Зарицкий остановился у порога, собираясь устроить ему побудку позабавнее, но в это время услышал голоса за легкой дощатой перегородкой. Тогда он на цыпочках прошел к столу, с превеликим удовольствием сел в плюшевое резное кресло, не снимая плащ-накидки. В соседней комнате говорили комдив и Строев. Генерал, судя по всему, ходил из угла в угол, горячился, а полковник, наверное, сидел в сторонке и, развернув на коленях свою карту, отвечал негромко, сдержанно. Ну, конечно, они спорят о только что принятом участке.

— Хуже нет сменять этих казаков, — говорил Бойченко, — казаки не любят копать землю. Кочевой народ!

— Да они и не успели еще окопаться, — заметил Строев.

— Ой-ли! Они тут скучали целых пять суток до нашего прихода. Можно было зарыться не хуже кротов. А им только бы менять коней да глазеть на баб. Цыганский табор!

— Однако они свое дело сделали.

— Брось ты, Иван Григорьевич! Вырваться вперед, имея танки, не велика заслуга: дай-ка нам столько танков, мы любого дьявола турнем до самой Вены. Главное — закрепить успех, что называется, в поте лица своего.

— Закрепим.

— Вот-вот, придется устраивать авралы. Не понимаю, за что только дают им гвардейские значки.

— Но ведь и наш корпус включен теперь в состав гвардейской армии.

— Наш корпус, наш корпус! Какие только дыры не затыкали нашим корпусом, начиная с Днепра! И вот с марша сунули опять в какую-то ловушку. Ни траншей, ни блиндажей, ходи и собирай еловые шишки на полянах. А если завтра или послезавтра немцы нанесут контрудар?

— Верно, вполне возможно, — сказал Строев.

Наступила продолжительная пауза. Было слышно, как Строев зашелестел своей картой, разворачивая ее на всю г а р м о ш к у, а комдив, как видно, ждал, что дальше скажет ученый тактик.

— Видите, кратчайшее направление на Будапешт, проходя севернее нас, напрямую срезает дунайскую излучину, — заговорил, наконец, Строев. — Но, замыкая будапештскую луку Дуная, противник может выйти в тыл и всему нашему выступу западнее венгерской столицы.

— Ой-ли! Куда хватил, Иван Григорьевич!

— Такова конфигурация фронта.

— Конфигурация, конфигурация… Положим, Толбухин не допустит до этого.

— Верно. Но северный вариант контрудара весьма заманчивый. На юге кольцо пошире. Бить на Будапешт через Секешфехервар значительно труднее.

— Таким образом, ты исключаешь южный вариант?

— На войне ничего исключать нельзя. Немцы могут ударить и с юга, от Балатона. Для нас с вами и так нехорошо, и эдак плохо.

Они опять немного помолчали. Зарицкий хотел уже войти к ним, доложить обстановку на передовой.

— Как у нас с разведкой? — спросил комдив Строева.

— На завтра готовится группа для ночного поиска.

— Лично проследи, Иван Григорьевич. Я з ы к нужен, вот как, до зарезу. А этот наш Д а н т е с может променять на бабу какое угодно дело. Связался с переводчицей и витает в облаках. Надо будет опустить его на землю. Где он сейчас? Наверное, дрыхнет в мадьярских пуховиках.

— Напрасно вы, Василий Яковлевич. Начальник штаба послал его в бондаревский полк готовить ночной поиск. Майор Зарицкий отлично знает службу и несет ее исправно.

— Ишь ты! Здорово вы защищаете друг друга.

— Вряд ли уместны ваши намеки, Василий Яковлевич, — сухо отозвался полковник Строев.

— Ну-ну, нельзя и пошутить…

Зарицкий вскипел в соседней комнате. Он с силой оттолкнулся от плюшевых подлокотников резного кресла на колесиках, — тронувшись с места, оно ударилось о стол, отчего проснулся Головной, — и сердитой ходкой поступью направился к начальству.

— Разрешите?

— Вот, легок на помине, — сказал комдив, заметно смутившись. — Проходи, проходи. Что там слышно?

— Товарищ генерал, противник ничем себя не проявляет… — начал было докладывать он, дерзко, в упор глядя на Бойченко цыганскими глазами.

— Ишь ты! — перебил его комдив. — А мы тут сидим, гадаем, почему такая тишина на переднем крае.

Начальник разведки терпеливо выждал, что еще скажет командир дивизии, и, как ни в чем не бывало, подробно доложил, что сделано для захвата одного или двух контрольных пленных.

— Как вы считаете, майор, немцы к утру не сменят венгров? — поинтересовался будто между прочим генерал.

— Думаю, что нет. Против нас по-прежнему обороняются с к р е щ е н н ы е с т р е л ы. Я слышал мадьярскую речь всего час назад.

— А чем эти с к р е щ е н н ы е с т р е л ы лучше эсэсовских с к р е щ е н н ы х к о с т о ч е к? — заметил Строев.

— Против нас немцы наступать не будут, — уверенно сказал Зарицкий. — В таком лесу с танками не развернешься. Другое дело — на севере. Но там наша гвардия.

Строев и Бойченко переглянулись.

— Хорошо, идите отдыхать, — сказал комдив.

Вера открыла дверь, как только Зарицкий негромко постучал в окно. Домашним теплом повеяло от нее: она стояла перед ним в одной рубашке, с льняными прядями волос на худеньких плечах.

— Опять не спишь? — Он обнял ее и тут же отстранился: простудится еще. — Ни к чему эти дежурства в твоем положении.

— Ты лучше расскажи, какое положение на фронте.

— Утром, утром. Рассказывать-то и нечего: оборона как оборона. Сама знаешь.

— Есть хочешь?

— Не буду, не буду. Сыт. Комдив угостил генеральским ужином.

— Он так не отпустит, правда.

— Он нашего брата, разведчика, любит, — Зарицкий усмехнулся, но Вера не обратила внимания на его усмешку.

Какой в самом деле рай в мадьярских пуховиках! Словно ты и не был целый день под огнем, на виду у хортистских с к р е щ е н н ы х с т р е л. Благодать! Константин невольно вспомнил сейчас младшего лейтенанта, который спал, согнувшись в три погибели, в комнате оперативного дежурного. Вспомнил и почувствовал себя неловко перед ним. Но, если разобраться, этому мальчику даже повезло: угодил сразу на четвертый к у р с войны, не будет знать ни окружений, ни отступлений. Выходит, что младшему лейтенанту можно еще и позавидовать. Вообще он, Зарицкий, ни перед кем не виноват, тем более, перед новичками. Ну, а Вера ему за все муки в окружениях и отступлениях… Он наугад опустил ладонь на ее теплое плечо, она потянулась к нему, жарко охватила его голову. И война отступила вовсе далеко от крайнего, на отшибе, домика венгерского села, расположенного в трех километрах от передовой. Зарицкий видел в полутьме ее глаза, он, казалось, слышал бессвязный шепот, хотя Вера не могла произнести ни слова… Потом сон одолел его. Ему теперь снилось чаще всего не прошлое, а будущее: это были цветные сны, какие-то неестественно радужные акварели. Каждый раз, очутившись в кругу этих картин, освещенных вечерним солнцем, он жадно принимался отыскивать уже знакомые. Но знакомых не было, все новые и новые. Да сколько их там, в запасниках воображения?.. А Вера долго не могла уснуть, боясь пошевельнуться, чтобы не разбудить его. Вот и кончилась для нее безмятежная, безотчетная юность, которая еще продолжалась даже здесь, на фронте. Настало время, когда радости начинают перемежаться тайным беспокойством. Отчего бы это? Наверное, в женском счастье всегда есть какая-то неосознанная тревога. Ну что против этого девичьи тайны? Так, детская забава. Только в женщине вся мудрость чувств: тут и любовь, и заботы, и сомнения, и надежды. Как бы ни была прекрасна молодость, она все-таки однозвучна. И жалеют о ней не в середине жизни, а лишь под старость лет. О, середина жизни, если бы расширить твои пределы! Вера тихонько засмеялась: сколько ни гляди вперед, все равно вся жизнь не просматривается, как степная даль, до горизонта. Поживем — увидим. Она поежилась от холодка, укрыла Костю пуховым одеялом, сама укрылась потеплее и заставила себя забыться.