Лейтесь слезы... (Пролейтесь слезы) (др. перевод)

— Фетишистка, — со злобой рявкнул ей Бакман. — Мы таких по сотне в день куда надо оформляем. Тебе подобных — в черной коже, в кольчуге из цепей и с искусственными пенисами. — Он стоял, шумно дыша и с ужасом чувствуя, что дрожит.

Зевая, Алайс соскользнула с дивана, выпрямилась и развела своими длинными, изящными руками.

— Вот славно, что уже вечер, — беззаботно сказала она с плотно зажмуренными глазами. — Теперь можно отправляться домой и лечь поспать.

— И как ты планируешь отсюда выбраться? — поинтересовался Бакман. Но он и сам знал. Каждый раз повторялся один и тот же ритуал. В ход пускалась подъемная труба для «изолированных» политических преступников: она вела от его самого северного кабинета на крышу, а следовательно, к стоянке шустрецов. Алайс приходила и уходила этим путем, беспечно пользуясь ключом своего брата. — В один прекрасный день, — сказал ей Бакман, — кто-нибудь из сотрудников будет использовать ту трубу по назначению и наткнется там на тебя.

— Интересно, что он тогда сделает? — Алайс взъерошила свой седой ежик. — Молю вас, скажите мне, сэр. Ну пожалуйста. Он что, повергнет меня в страшное раскаяние?

— Стоит только раз взглянуть на твою физиономию с этим пресыщенным выражением…

— Все знают, что я твоя сестра.

— Верно, знают, — резко сказал Бакман. — Потому что ты вечно сюда заявляешься. По какой-то чертовой причине — или вообще без причины.

Удобно усаживаясь на край ближайшего стола, Алайс серьезно посмотрела на брата.

— А тебя это и впрямь раздражает.

— Да, это действительно меня раздражает.

— Что именно? Что я прихожу сюда и ставлю под угрозу твою работу?

— Ты не можешь поставить под угрозу мою работу, — сказал Бакман. — Надо мной только пятеро начальников, не считая министра обороны. Все они про тебя знают и ничего не могут поделать. Так что ты можешь делать все, что тебе вздумается. — После чего Бакман, бурля негодованием, вышел из северного кабинета и по тусклому коридору направился в более крупный комплекс помещений, где он обычно и проделывал большую часть своей работы.

— Но ведь ты предусмотрительно закрыл дверь, — заметила Алайс, легко поспевая за ним. — Чтобы этот Герберт Вайн, Дайм, Айн-цвай-драй — как бишь его? — меня не заметил.

— Ты, — процедил Бакман, — омерзительна для любого нормального мужчины.

— А этот Каин нормальный? Откуда тебе знать? Ты что, с ним трахался?

— Если ты отсюда не уберешься, — тихо проговорил Бакман, поворачиваясь лицом к сестре, — я тебя пристрелю. А потом будь что будет.

Алайс пожала мускулистыми плечами. И улыбнулась.

— Ничто тебя не страшит, — упрекнул ее Бакман. — После той операции на мозге. Ты намеренно, методично позволила хирургам удалить оттуда все человеческое. И теперь… — он с трудом подыскивал слова; Алайс всегда сковывала его, лишая даже способности легко пользоваться словами, — теперь ты, — задыхаясь, выговорил он, — просто-напросто рефлекторная машина. Лабораторная крыса, которая без конца сама себя дурачит. Ты законтачена на узел удовольствия твоего мозга и по пять тысяч раз на дню нажимаешь кнопку. Все время — только когда не спишь. Интересно, чего ради ты пока еще обременяешь себя сном; почему бы тебе круглые сутки саму себя не дурачить?

Бакман ждал ответа, но Алайс молчала.

— В один прекрасный день, — сказал он тогда, — один из нас умрет.

— В самом деле? — осведомилась Алайс, приподнимая тонкую зеленую бровь.

— Один из нас, — продолжил Бакман, — переживет другого. И будет безумно этому рад.

Телефон пол-линии на большом столе зазвонил. Бакман машинально взял трубку. На экране появилась помятая, опухшая от дозы физиономия Макнульти.

— Сожалею, что потревожил вас, генерал Бакман, но мне только что позвонил один из моих агентов. В Омахе нет никаких записей о том, что на имя Ясона Тавернера когда-либо выдавали свидетельство о рождении.

— Стало быть, это вымышленное имя, — терпеливо проговорил Бакман.

— Мы сняли у него отпечатки пальцев и ступни, взяли образец голоса и сделали распечатку ЭЭГ. Затем мы отослали все это в Первый Центральный — общий банк данных в Детройте. И — никакого соответствия. Таких отпечатков пальцев и ступни, образца голоса, распечатки ЭЭГ не существует ни в одном банке данных на Земле. — Вытянувшись в струнку, Макнульти извиняющимся тоном пропыхтел: — Таким образом, Ясона Тавернера не существует.

Глава 8

Прямо сейчас возвращаться к Кати Ясон Тавернер был не намерен. Снова изводить Хильду Харт ему тоже не хотелось. Тогда он похлопал себя по карману пиджака. Деньги еще оставались, и с их помощью он был волен отправиться куда угодно. Пол-пропуск давал ему возможность отправиться в любую точку планеты. К тому времени, как его станут разыскивать, Ясон мог бы оказаться у черта на рогах — скажем, на каких-нибудь заросших непроходимыми джунглями островах Океании. Тогда его будут искать многие месяцы — особенно с учетом того, что в подобных местах неуловимость вполне можно купить за деньги.

На меня работают три фактора, понял Ясон. Деньги, привлекательность и индивидуальность. Нет, даже четыре — у меня еще есть сорокадвухлетний опыт секста.

Итак, квартира?

Но если я сниму квартиру, подумал Ясон, по закону потребуется, чтобы соответствующий чиновник снял отпечатки моих пальцев; дальше они обычным путем отправятся в центральный Пол-Банк… и когда полиция выяснит, что мои УДы поддельные, у нее уже будет прямой на меня выход. Одно влечет другое.

Значит, подумал дальше Ясон, мне нужен кто-то, у кого уже есть квартира. Записанная на его имя, зарегистрированная с отпечатками его пальцев.

А это значит — необходимо найти другую девушку.

Где бы мне такую найти? — спросил себя Ясон, и ответ тут же оказался у него под рукой. Да на любой первоклассной вечеринке с коктейлями! На такой, куда ходит много женщин и где ансамбль из трех мужчин, предпочтительно негров, играет фальшивую джазуху. все хорошо одеты.

А сам-то я достаточно хорошо одет? — задумался Ясон. Затем окинул придирчивым взглядом свой костюм под красно-белым светом громадной рекламы ААМКО. Конечно, не лучший его костюм, но в целом… Впрочем, мятый. Что ж, в сумраке вечеринки никто этого не заметит.

Ясон поймал такси и вскоре уже дошустровал до более пристойной части города, к которой он привык — привык, во всяком случае, за самые последние годы его жизни, его карьеры. После того, как достиг самой вершины.

Так-так, подумал Ясон. Мне нужен клуб, где я уже появлялся. Клуб, который я хорошо знаю. Где я знаю метрдотеля, гардеробщицу, цветочницу… если только и они, подобно мне, как-то не переменились.

Впрочем, пока похоже было на то, что никто, кроме него, не переменился. Никто и ничто. Перемена затронула только его положение. Его, но не их.