Либидисси

Город и дешев, и дорог. Остановив вуспи у клуба, шофер потребует от меня в десять раз больше того, что должен был бы выложить его клиент из аборигенов. Я=Шпайк дам половину и, согласно кивая головой, выслушаю тираду из ругательств, стенаний и слов благодарности. В Клубе Голой Правды только туристы обращают внимание на цены в карте напитков. Подобно некоторым другим иностранцам, я=Шпайк, неуклонно появляясь там и давая на чай по своему усмотрению, обрел статус гостя, которого терпят, предпочитая иным посетителям, и кладу на столик примерно вдвое больше той суммы, что показалась бы приличной коренному горожанину. Я=Шпайк могу это себе позволить. Центральное ведомство аккуратно снабжало меня деньгами и в трудные времена. Между прочим, к выгоде обеих сторон, ибо без регулярного превращения назначенного мне оклада в наличные я непременно усомнился бы в существовании высшей инстанции с ее якобы материнской заботой о своих подчиненных, после чего источнику информации, каковым долгие годы верно служил я=Шпайк, пришлось бы незаметно и бесславно иссякнуть.

В начале каждого месяца такси доставляет меня на восточную окраину города. Там, среди новых кварталов с домами, которые уже успели приобрести неприглядный вид, находится Восточный автовокзал, самый большой из четырех городских автовокзалов. Громадная камера хранения встроена в заднюю стену главного здания. Таксист ждет, не заглушив мотора, а я=Шпайк подскакиваю, преодолев три ступеньки, к стальным дверцам, чтобы, стоя плечом к плечу с каким-нибудь жующим чугг крестьянином-горцем, отпереть мою ячейку. Восточный автовокзал — самый значительный перевалочный пункт в торговле чуггом. Чугг выращивается на крутых южных склонах Восточного нагорья, урожай с расположенных уступами плантаций снимают круглый год. Крестьяне, преимущественно мелкие, делают это всем семейством. С кустов срывают начавшие распускаться почки и, выдерживая в темноте и сырости, дают им — для ферментации — покрыться белой, серебристо мерцающей плесенью. Хороший чугг крошится, имеет грибной вкус и, оказавшись во рту в виде жвачки, почти полностью растворяется. Встав на цыпочки, чтобы протянуть руку в глубь ячейки, я=Шпайк чувствую, как под ногами у меня пружинит войлок, в который скатались малюсенькие волокнистые шарики, выплюнутые любителями чугга. На издержки удовольствия, получаемого при жевании, намекает известная всем горожанам пословица: Чугг — ковер для бедолаг в бездне всяких передряг.

Я=Шпайк не знаю ни одного иностранца, который употреблял бы чугг без проблем. Все иноземцы, что поддаются соблазну скатать горсть заплесневелых почек в круглый комочек и положить его себе в рот, поначалу приходят в восторг от ощущения сладостной окрыленности. По словам Зиналли, чугг вообще не позволяет печали овладеть душой человека. Не случайно старики издавна пользуются им, дабы смягчить невыносимые боли при загноении последнего коренного зуба, подагре или появлении первых признаков надвигающейся смерти. Как-то в начале моего пребывания здесь я=Шпайк тоже попросил жующего чугг старика продать мне пакетик с этим наркотиком. Горец извлек его из ячейки обширной камеры хранения, а я надорвал у него на глазах серый конверт с деньгами и расплатился, выдернув из пухлой, неровной пачки несколько местных и иностранных купюр. С упорством, какое ныне лишь изредка заявляет о себе, а в прежние времена было, по мнению начальства, моим отличительным качеством, я=Шпайк не раз и не два пытался привыкнуть к этому наркотику. Однако в моем кишечнике — как и у всех западных людей, а также, странным образом, у японцев — нет фермента, который расщепляет чугг. Поэтому вызванная им релаксация духа каждый раз проходила уже через пару часов, сменяясь водянистым поносом и жуткими спазмами в брюшной полости.

В движении по бульвару беспрестанно возникают заторы. Водитель вуспи тщетно пытается пробиться вперед по левому краю, едва не задевая бока машин из встречного потока. Что-то случилось, ибо все полосы нашей проезжей части вдруг оказываются заблокированными. И хотя нам удается проскользнуть к правой обочине, тротуар там забит зеваками. Мотороллер врезается в толпу, но она тут же смыкается вокруг нас. Кудрявый с трудом удерживает вуспи в равновесии, а я=Шпайк на всякий случай придерживаю правой рукой карман, где лежат деньги. Ключ от ячейки на автовокзале мне отдал когда-то мой первый и единственный связник. Даже сейчас, праздно торча в заторе, я=Шпайк не могу вспомнить ни его имени, ни лица. Числясь атташе по вопросам спорта в тогда еще существовавшем Культурном центре имени Гёте, он должен был помочь мне освоиться на новом месте. Вместо имени в памяти у меня неожиданно всплывают первые цифры его телефонного номера. Связаться с ним, как и с сотрудниками торговых миссий и крупных зарубежных фирм, можно было с помощью мобильной радиосистемы «Луксор», в то время еще надежной. Я=Шпайк уверен, что этого атташе уже нет в живых. Когда в день третьей годовщины Революции гахисты использовали финальный матч футбольного турнира, чтобы инсценировать массовое самоубийство, событие беспрецедентное — по крайней мере в новейшей истории города, — зрителей на трибунах переполненного стадиона охватила паника. Трупы затоптанных насмерть и задохнувшихся в давке лежали потом на газоне несколько суток: родственники распознавали своих отцов, братьев, сыновей… А телевидение в конце каждого выпуска новостей с откровенным злорадством показывало посиневшие лица еще не убранных иностранцев. Вместе с воспоминанием о тех кадрах крупным планом, появлявшихся на экране без звука, перед моим мысленным взглядом все-таки возникает лицо бывшего связника: атташе был толстощеким, моложавым мужчиной. На телевизионной картинке его широко раскрытые глаза выражали неверие в то, что такое могло произойти с ним, кончик языка был зажат между зубами. Разодранный воротник рубашки уже не прикрывал цепочку с крестиком на изящной подвеске, которая так укладывалась во впадинку под гортанью, будто была к ней подогнана.

В движении по бульвару между тем произошли перемены. Машины с нашей стороны заняли внутренний край встречной полосы и катят по нему до следующего светофора. Мой вуспи проезжает мимо места дорожно-транспортного происшествия. Лобовое столкновение, пострадало не менее шести машин. Водители сидят на мостовой под прикрытием своих покореженных авто и решают, кому за какую вмятину платить. Скорее всего, как только они договорятся, с ближайшей улочки пригласят старейшину какого-нибудь рода, и тот за соответствующий гонорар позаботится о выполнении взятых водителями обязательств. Народная милиция регулирует уличное движение лишь в дни парадов или визитов государственных деятелей, но и то и другое стало теперь редкостью. После бойни на стадионе общенациональный праздник больше не отмечается с прежним размахом, и если не считать посещений города эмиссарами ООН в связи с возникновением в нем кризисных ситуаций, то приходится признать, что в последние годы сюда не наведался ни один зарубежный политик высокого ранга.

На месте аварии я=Шпайк не увидел ни крови, ни получивших телесные повреждения. Если таковые и были, их наверняка уже увезли. Пострадавшие в автокатастрофах — ходкий товар, своего рода полуфабрикат, за сбыт которого борются перекупщики. У машин «скорой помощи» больниц и традиционных травмопунктов появились преуспевающие конкуренты в виде мотоциклов с прицепами и нехитрой аптечкой — изобретение ловкого сейшенца, владельца небольшого таксопарка. Уложив пострадавшего в кузов узкого прицепа и привязав ремнями к днищу, о нем сообщают по рации в офис, откуда несчастного продают той больнице, которая предложит наибольшую цену и получит его со всеми потрохами в свое распоряжение. Чтобы вызволить беднягу из западни, родственники должны покрыть издержки по его содержанию в лечебнице и уплатить подать, размер которой определяется их имущественным положением. Ну а тот, кто не найдет желающего за него раскошелиться, вынужден будет заплатить за выписку из больницы — так по крайней мере гласит молва — своей почкой или порцией костного мозга.

Пробки постепенно рассасываются, и водитель вуспи пользуется этим, чтобы лихо перескакивать с одной полосы на другую. Мои пальцы вцепились в пряжку его пояса, подбородок нашел опору у парня под мышкой. Здесь, на южном конце бульвара, полотно дороги совсем износилось. Тонкий слой гудрона, которым покрыли старую, не раз чиненную мостовую, пестрит трещинами и провалами, а проступившие сквозь него гранитные глыбы, как и оголившиеся плиты из песчаника, предательски гладки даже в сушь. Если мы кувыркнемся, то моему телу придется расплатиться за это переломами. Какой-нибудь мотоцикл доставит меня на прицепе в бывший военный госпиталь, что совсем недалеко отсюда — на восточной окраине Гото. Репутация у него не хуже, чем у других больниц. Иностранцев, которые теряют сознание в квартале увеселительных заведений, испробовав новый наркотик или перебрав дозу давно знакомого, нередко подбирают жадные до подушной подати санитары этого госпиталя. Если там в одном из коридоров я=Шпайк паче чаяния очнусь, то дам знать о себе Лизхен. Какой-нибудь малый, получив от меня мзду, помчится на своем вуспи в квартал тряпковаров, чтобы привезти девочку в госпиталь. Стук ортопедических башмаков возвестит о моем спасении. В пластиковом пакете у нее будет с собой толстая пачка банкнот — наш неприкосновенный запас; по совету Лизхен я храню его в морозильной камере холодильника за рыбьими тушками. Этих денег хватит, чтобы обеспечить меня импортными медикаментами, стерильными бинтами, а также быстро доставить в присмотренное девочкой укромное место.

Но мы не опрокидываемся на гудрон. Уже виден клуб, водитель сворачивает на широкий тротуар и, притормаживая, объезжает стоящие там двухколесные средства передвижения. Отпрыски недавно разбогатевших семей, составляющие основную массу посетителей клуба, предпочитают легкие мотоциклы — внедорожники с высокой, смахивающей на ходули передней вилкой — и определенного типа японские мотороллеры. Парни стоят перед входом группами. С некоторых пор в моде узкие солнцезащитные очки, тонированные желтым; их не снимают ни темной ночью на улице, ни в полумраке клуба. Очень популярен и еще один аксессуар — короткая нарядная плетка, сделанная по образцу тех плеток, которыми здесь спокон веку погоняли ослов. Ею постегивают себя в ритме речи по подколенным впадинам, а при встрече дружески ударяют друг друга по бедрам. На меня никто не обращает внимания. Я не удостаиваюсь даже столь незначительных знаков пренебрежения, как резкое отворачивание лица или брошенная под ноги сигарета. В отношении золотой молодежи к оседлым иностранцам есть свои приливы и отливы. Фазы насмешливого интереса сменяются периодами полного безразличия. Над входом в клуб светится голубая неоновая надпись — слово Club, выведенное на восточный манер размашистой вязью. Название Naked Truth Club я=Шпайк долго считал своего рода шуткой, пока Зиналли не объяснил мне, что оно восходит к одной из сентенций Великого Гахиса. Поэтому посещающему клуб иностранцу ни в коем случае не следует произносить это название с иронией или хоть какой-то долей юмора. Мудрее же всех, несомненно, поступит тот, кто вообще не допустит, чтобы оно сходило у него с уст.

15. Высокомерие

Хотя над входной дверью нежно-голубым неоном сияло всего лишь слово Club, нам не потребовалось подтверждения, что мы вышли к искомому заведению. Перед Клубом Голой Правды собралась молодежь, которой деньги родителей позволяют думать о возвышенном — эксклюзивных наркотиках, искусстве и разных обличьях правды. Семейные состояния, рассказывал Зиналли, редко старше, а зачастую моложе тех юнцов, которые ими пользуются. Нувориши бравируют своим богатством, его уровень изменчив, зависит от темпов инфляции, но поддерживается материальными и валютными потоками, питающими легальную и нелегальную торговлю в городе.

Утром мы положили на стойку перед дежурным администратором наши старомодные дорожные чеки и получили взамен по толстой пачке банкнот. Леви, главная денежная единица города, находится в обращении в виде «старого», «среднего» и «молодого» леви, различаемых по стоимости. Купюры этих трех поколений обмениваются в соотношении 1:10:100. Самая крупная из них в настоящее время — десятитысячная. Это новый леви, простроченный золотой нитью. Основным повседневным платежным средством служит недавно выпущенная оранжевая пятисотенная — первая банкнота с портретом Гахиса. Поместить на ней почти фотографически точное изображение Пророка Революции было, по словам Фредди, самым умным до сих пор маневром Государственного банка, нацеленным на стабилизацию национальной валюты. Авторитет Гахиса растет буквально с каждым днем, так что никому и в голову не придет нацарапать на новой пятисотенной номер телефона или, скатав ее в трубочку, использовать для чистки ушей, как некоторые горожане поступают с другими банкнотами.

Золотая молодежь реагировала на наше появление со сдержанным любопытством. Во взглядах, которыми оценивали нас, когда мы входили в клуб, сквозила, пожалуй, даже легкая доброжелательность. Не в последнюю очередь, конечно, благодаря нашей стрижке: выбранная нами случайно и, пожалуй, даже по капризу, она почти в точности повторяла прическу, которой в данный момент отдавали предпочтение эти парни. Тебе особенно понравились узкие, тонированные желтым солнцезащитные очки: при всей своей бесполезности — на улице, в светлой городской ночи, — они смотрелись великолепно, так что многие молодые люди не снимали их и в полумраке клуба. Мы заняли нишу вблизи пока еще пустой, но уже подсвеченной зелеными прожекторами сцены, подивились ценам в карте напитков, гораздо более высоким, чем в «Эсперанце», и заказали по стакану зулейки и по порции крупных, созревающих лишь раз в три года плодов жирного ореха. Музыка была громкой. Певец своим фальцетом сливал звуки плавно, без ощутимых интервалов. Текст песни был на пидди-пидди, но из-за кокетливо-архаичной манеры исполнения оказался для нашего почти не тренированного слуха поначалу малопонятным. Минуту или две мы бездумно внимали тому, что лилось из динамика возле наших ушей, и вдруг ты с непоколебимой уверенностью сказал, что так звучать может только любовная песня — жалоба страстно, но безнадежно влюбленного.