Лица счастья. Имена любви
Шрифт:
Опять – сказка. Бр-р. Даже холодно стало. А ведь говорила, а ведь щебетала… Даже не для того, чтобы завидовали. Скорее, чтобы верилось самой: все у меня – лучше всех. А то, что не все гладко с мужем, в конце концов, никого не касается. Переживем. Или – переживу?
Кое-кто из подруг знал правду. Верные подруги молчали, неверные… тоже молчали. «А кому легко?» Под каждой крышей – свои мыши.
Все, все, все, хватит!..
Дети здоровы, родители – живы, муж – дома, вон там, в конце коридора налево его комнатка, увешанная картинами собственного авторства и картами
Комната младшего больше, чем его «кабинет».
…Что он делает? Спит? Или читает? Рисует? Сидит в сетях? Говорит по телефону? С ней?
Если бы не его признание, думала бы она о нем, вот так – постоянно, тяжело, неотступно? Ведь привыкла уже к его ровному дружелюбию, к спокойной заботе о детях. И, в общем, к мужскому равнодушию тоже.
Почему же сейчас так саднит сердце? Странно: лучше всего передают чувства вот такие стертые штампы – «саднит сердце». Правда – как открытая рана, ноет и дергает. И чего бы ни вспомнила, что бы ни делала – как будто задевала эту рану.
«Я все понимаю: она не самая красивая, не самая умная… Ты рядом с ней – богиня… Но я люблю ее, я не могу без нее жить. Я должен быть рядом с ней, она без меня пропадет…» Такие же штампы. О любви тоже все говорят одинаково, но так, как будто сами только что придумали эти слова, выстрадали.
А этот – еще и показал фото! Господи, и чего он хотел этим добиться? В чем убедить? В том, что его большая любовь нашла, наконец, достойную из достойнейших? Прекраснейшую из прекраснейших? Чистейшей прелести чистейший образец?
Ей одного взгляда хватило, чтобы сканировать соперницу. Удивительно: у этой молодой (лет на семь моложе ее и лет на десять – мужа) женщины большие глаза, нормальный нос и рот, а все это так и хочется назвать уменьшительно-ласкательно – «ротик, носик, глазки». Что-то такое во взгляде – нарочито беззащитное. «Ах, помоги мне… Я такая слабая… Непредсказуемая такая вся я…» Перебор с женственностью – первый признак хваткой, расчетливой и неискренней особы.
Он, конечно, все еще хорош. Высокий, мужественный, с добрым красивым лицом, сильными руками…
Но и материальные «активы» в виде движимого и недвижимого имущества тоже в большом порядке. За десять лет та, естественно, во всем этом убедилась и не раз.
Но разве что-нибудь можно доказать безумно влюбленному… вот уже десять лет.
Так, он безумно влюблялся все эти годы, а что делала она?
Если одним словом – ничего. То есть работала, растила младшего. Старший как-то сам собой очень неплохо вырос, поступил в институт, учился, встречался с милыми девушками. Да, тут все – слава Богу.
Что еще? Помогала маме, боролась с болячками отца. Похоронила бабушку…
Дружила, суетилась, смеялась, плакала. Все некогда, некогда, цейтнот, запарка. Ничего, успевала.
Знакомых так много, что одиночество в душе окружающим совершенно незаметно. Ведь и работа такая, что все время на людях: приходится держать лицо. Наверное, правы японские психологи, придумавшие эту теорию насчет того, что настроение можно «заказать» при помощи
улыбки. Хочешь улыбаться или нет, растяни губы, сделай над собой небольшое усилие, и организм откликнется, сработает рефлекс: о, она улыбается – значит, у нее все хорошо!…Она улыбнулась в темноте. Да, уже темно. Летом только после одиннадцати становится темно. А сейчас… Она глянула на зеленые цифры с пульсирующей точкой посередине: «23.56». Еще немного и будет «00.00». Очень символично.
Странный звук раздался извне, где-то за окном. Кто-то осторожно поскреб по подоконнику чем-то острым.
Это было неожиданно и страшно! Зловеще… Она почувствовала, как на голове натянулась кожа под волосами. Двенадцатый этаж!.. ЧТО ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ?!.
Наступила тишина. Сердце билось в ушах, но слух, однако, обострился до предела. Нет, тихо…
И тут звук повторился снова: кто-то скреб… по подоконнику?
Вообще-то она никогда не была робкой. Наоборот: всегда себя уважала за то, что в трудный момент умела сгруппироваться, не раскисать. Если была одна, быстро принимала решение. Если была с кем-то, «командование» брала на себя.
Только вспомнить, как болели дети! У старшего до школы был ларингит: чуть что – удушье, детский испуг, хриплый плач… И всегда – в три часа ночи! Скорее ванну горячей водой налить, ножки – в воду, от горла кровь оттягивать. Пока «скорая» приедет – приступ снят.
С младшим та же история, да тут уже и небулайзеры появились, стало проще.
Вот это был – страх!..
Инфернальный звук, однако, чувства юмора не уничтожил. «Это у меня на душе кошки скребут…»
Какие, к черту, кошки? Может, птица? Птицы в это время спят. Нормальные птицы. А раненые?
Надо было посмотреть, что это. Она встала и на цыпочках пошла на лоджию.
В проеме – никого.
Постояла на пороге, прислушалась. Тихо.
«Наверное, все-таки какая-то птица. Посидела и улетела», – подумала она.
Снова легла в постель, накрылась, повернулась на бок. И тут же резко села: жуткий звук повторился и усилился, и самое ужасное – теперь он приближался!..
Зачем-то завернувшись в одеяло, она пошла навстречу опасности. Встала на порог лоджии и тут же почувствовала, как НЕЧТО взлетело ей навстречу и, коснувшись крыльями головы, влетело в комнату!..
Жаль, нет соревнований по бегу по квартирам, она была бы чемпионкой: ей понадобилось всего три секунды, чтобы ворваться в темную комнату мужа:
– Саша! Саша!.. Там что-то влетело! Я боюсь!
Он встал резко, по-солдатски, как будто и не спал, и пошел к ней в комнату. Встал на пороге, огляделся, не включая света. Сделал пару шагов и увидел: на ковре, возле зеркала. Увидел и тихо рассмеялся:
– Лен, это летучая мышь!
Протянул руку, взял ее брошенный на банкетку халатик, осторожно набросил на странное существо на ковре. Мышь трепыхнулась было, но он подхватил ее вместе с халатом и вынес на лоджию. Вытряхнул халатик и уже без крылатой пленницы бросил его туда, откуда взял.