Лицей послушных жен (сборник)

В квартире тихо. Мирослав спит в другой комнате. Я начала тихо собираться: джинсы, футболка…

Осторожно пробралась в ванную – там в нижнем ящике шкафа хранились инструменты. Я давно не заглядывала туда и боялась, что не найду там необходимого. Но все, что искала, оказалось на месте – довольно большой и тяжелый молоток и куча разных гвоздей. Но гвозди были тоненькими. Зато под руку попался какой-то толстый крюк – загнутый буквой «г» и с достаточно острым кончиком. Не помню, зачем он был нам нужен, – видимо, его оставили строители, когда делали ремонт. Я покрутила крюк в руке и решила – это то, что нужно. Крюк и молоток завернула в полотенце и положила в полотняную сумку.

Все это делала тихо, в темноте. В полчетвертого вышла из дома.

Утро выдалось прохладным. Я вышла на шоссе. Решила идти пешком.

До пяти должна дойти до места – раньше не нужно.

Сумка с молотком оттягивала плечо…

Город был пустым, в сером тумане неба медленно таяли последние звезды.

В начале шестого я добралась до окраины, но усталости не чувствовала, была собранной и сосредоточенной, как никогда. Все мысли отступили. Боялась, как всегда, только одного – смогу ли перейти лазейку.

Прошла новостройки.

Увидела дерево.

Перекрестилась и сделала шаг вперед.

Боль и обморок встретила с радостью: граница пройдена.

Минут пять приходила в себя.

Дворик снова открылся перед моим взором. Пустой, заросший деревьями, с островком палисадника, старыми качелями и «грибком». Я вжалась в ствол дерева, осматривая дислокацию.

Синие «Жигули» стояли у подъезда. Чирикнула первая птичка, напоминая, что на раздумья нет времени – еще полчаса и засветятся первые окна, во двор заедет молочная повозка, а этот единственный «чирик» превратится в сплошной птичий гомон.

Я вытащила инструменты и, оглядываясь, побежала к машине. Присела в ее тени. Переждала минуту – нет ли кого? – и воткнула крюк в шину, обмотав его полотенцем.

Теперь надо было ударить по нему как можно сильнее. Получится ли? Шина казалась железобетонной. Ударила. Ничего!

Ударила еще, прокрутила крюк – и услышала, как из дыры начал выходить воздух. С одним колесом было покончено. Но заменить одно колесо – не проблема. Поэтому я приступила к трем другим. Следующие удары были удачнее. Мне казалось, машина дышит так громко, что перебудит весь дом.

Молоток и крюк я бросила возле нее. Так, как делают наемные убийцы – оставляют оружие возле бездыханного тела, с той разницей, что это «тело» дышало весьма интенсивно и даже посвистывало, выгоняя из себя остатки воздуха.

Хорошо, что нет сигнализации, как на нынешних иномарках! Машина постепенно оседала.

Отлично! Четыре испорченных колеса – это не шутка.

Отползать от машины пришлось чуть ли не на коленях.

Утро уже вступило в свои права. Солнце щекотало кроны деревьев, в которых все громче звучал птичий хор.

Теперь надо было побеспокоиться о дальнейшем – сделать так, чтобы меня здесь не заметили. Со мной не было ни одной старой вещи, которая бы вывела меня до определенного момента из этой ловушки. Значит, нужно где-то спрятаться, переждать до девяти – до того времени, когда двор оживет, привести себя в порядок (ведь я изрядно испачкалась, делая свое черное дело) и войти во двор в нужную минуту так, как будто ничего не случилось. Если хоть кто-то заметит меня здесь сейчас – я пропала!

Спрятаться в подъезде? Сесть под «грибком»? Стать под деревом? Залезть под кусты сирени в палисаднике? Все это не казалось мне надежным – заметят.

Выйти за пределы двора и навсегда исчезнуть? Не подходит. Я точно знала, что сегодняшний день – последний, а дело сделано только наполовину. Куда деваться? Куда?

Стоп! А шалаш? Как я могла забыть о нем?

За домом мы с Яриком построили шалаш – этакий шатер на четырех палках, накрытый старыми одеялами и сухой травой! Как я могла о нем забыть?! Хотя, что тут странного, если я не помнила самого главного? Очевидно, детская память, защищаясь, стерла из каких-то извилин мозга все, что не укладывалось в мои тогдашние понятия. Как же в ней могло остаться воспоминание о шалаше?

События этой ночи возвращали меня в нужное русло.

Прячась под стеной дома, я пробралась на задний двор и сразу увидела укрытие. Нырнула в него, как лиса в нору.

Тщательно оттерла руки. Достала зеркальце – нос и щеки тоже были испачканы, но у меня куча времени, чтобы исправить это безобразие.

Подо мной мягко прогибался толстый слой сухой травы, я свернулась калачиком и неожиданно почувствовала, как на меня находит сон. Дурманящий, расслабляющий сон. Он входил в каждую клетку вместе с ароматом травы.

Так, наверное, чувствует себя еще не рожденный цыпленок за стенками еще теплого яйца. Цыпленок, который не знает, какие тоненькие и хрупкие эти стенки. Стоит только стукнуть по ним лезвием ножа, и… зашипишь на сковородке.

Теперь я понимаю, почему не чувствовала уюта даже в собственной кровати с шелковыми простынями, – наверное, навсегда запомнила это ощущение покоя и защищенности именно здесь, на травяном полу.

С улицы доносились еле слышные звуки, становясь все более громкими.

Время от времени я посматривала на часы, запрещая себе засыпать.

Наконец час Х настал. Я это сразу поняла, услышав крик тети Нины.

Отлично представила, как на том конце двора, стоя перед изуродованным автомобилем, задрав голову, она зовет родителей Ярика:

– Ко-о-о-о-ля-я-я-я!

Я выглянула наружу – никого. Можно выходить. Быстренько вынырнула из своего укрытия, отряхнулась, пригладила волосы и легкой походкой вышла во двор.

Первое, что заметила, – Ярика и Нику на пожарной лестнице, они наперегонки спускались вниз на крик тети Нины.

А она стояла перед перекошенными «Жигулями» и орала на весь двор:

– Вот бандиты! Сволочи!

К ней присоединился и «хор мальчиков» – Нахал Нахалыч, Ваня-встань-с-диваня и еще с десяток любопытных:

– В милицию надо заявить!

– Да кто ж их теперь найдет?!

– Надо снять отпечатки пальцев с молотка!

– Руки бы им пообрубать, а не пальцы снимать!

– Лучше сразу – голову!

– Смотрите – вот этим крюком пробивали!

– А чей это молоток?!

Из подъезда уже выбегали взволнованные родители Ярика.