Личная помощница для мажора

А это самое прямое доказательство, и Сережа свидетель… Они хотели подстроить несчастный случай, только потому что, полиция все равно бы вышла на то, что Серега что-то видел, и все привело бы к их связи с Алисой…

Но теперь… Теперь я должна связаться с Олегом.

* * *

Я звонила ему, наверное, уже раз в двадцатый – всё мимо. Звонок проходил, но трубку никто не брал. Господи, вот что значит человек в отпуске! Даже не знает, где его телефон, наверное.

Как только написала ему, что я дома – исчез со всех радаров, и дозвониться стало нереально. К сожалению, номер телефона Елены Борисовны я не знала, а так бы, конечно, позвонила бы ей.

Я лежала на Сережкиной кровати из раза в раз перечитывая письмо. Меня кидало то в жар, то в холод от прочитанного. Порой становилось страшно за них там, во Франции. Ведь у Дмитрия Филипповича и Соболевых одним этим фактом произошедшего будет всё разрушено, но Олег бы сказал, что поделом. Да и видно всё тут – бизнес на костях и крови, при чем, прежде всего, на костях и крови людей из своей же семьи.

Кошмар. Пытаясь отвлечься, я разобрала свой чемодан, закинула в стирку вещи, затем приняла душ – в душе провела не меньше получаса, пытаясь согреться и хоть немножко расслабиться. Вышла и, босая, с мокрыми волосами, в одном лишь полотенце пошла в комнату к брату. Поёжилась от прохлады и в очередной раз уставилась на экран своего смартфона.

Устроившись по-прежнему в комнате Сережки, я снова набрала Маковецкому. Не берет, да что б его… Провалился он, что ли?...

Я закрыла глаза и, укрывшись флисовым пледом с изображением гоночного болида, улеглась на кровать.

Мне снились какие-то гигантские птицы, которые громко кричали и пытались выхватить у меня телефон. Я отмахивалась от них и велела убираться, но они не хотели слушаться, и продолжали кричать всё громче и громче, пронзительнее и пронзительнее…

Я вскочила, как ужаленная змеей. В дверь звонили – и звонок разрывался долгой и протяжной трелью. Я перекатилась на бок и вскочила с кровати, едва успев поправить полотенце – единственное, что на мне было, кроме очков.

Спросонья я даже не посмотрела в глазок, распахнула дверь и увидела перед собой Маковецкого. Он был в темных узких джинсах и коротком приталенном пальто, на шее был повязан белый шарф. Шапки не было, и светлые волосы слегка растрепались, едва покрытые снегом.

Серые, почти стального цвета глаза на бледном узком лице, красивый изгиб губ, чуть нахмуренные брови.

Маковецкий был так прекрасен, что я могла бы умереть на том же самом месте, на котором стояла, но мой полуголый вид мне этого не позволил.

Увидев меня, Маковецкий приподнял бровь и усмехнулся.

– Уже в полной готовности?

– Что? – оторопела я, потом вспомнила про свой вид и густо покраснела. – Ой, да, конечно! Ты сначала скажи мне, какого это черта не брал трубку два часа в подряд? Заходи…

– Я отвез маму в санаторий, - сказал Олег, снимая перчатки и начиная расстегивать пальто. – Хочу, чтобы она немного пришла в себя после всего, что произошло.

– Конечно, да… Это правильно, - прошептала я, затем покусала губы, думая, как бы мне всё рассказать Олегу. – Слушай, Олег, нам надо…

Я не успела договорить, Олег, поймав меня за локоть, развернул к себе и поцеловал так жадно, словно бы этот поцелуй был его последним глотком воды в пустыне. Я откликнулась с не меньшей жадностью – было так сладко, холодно, словно бы я пробовала на вкус фруктовый лёд. Его руки заскользили по мне, он коснулся губами моей шеи, и я приоткрыла губы, хрипло втягивая в себя воздух. Сердце мое горело, и я едва могла противостоять той волне жара, которая охватывала меня всё быстрее.

Олег прижал меня к стене в прихожей. Но когда едва оторвался от меня, я сразу уткнула руки ему в грудь.

– Нет, стой, Маковецкий, стой, - тяжело дыша и раскрасневшись, выдохнула я. – Подожди… Мы не можем… Сейчас, по крайней мере… Нам надо поговорить. Это важно.

– Хорошо, давай, - явно с некоторым усилием беря себя под контроль, отозвался Олег.

Я подняла взгляд на него. Он смотрел на меня, чуть склонив голову и ожидая моего слова.

– Сережа отдал мне письмо там, во Франции, - сказала я. – Там… Он написал о том, что случилось.

– Идём на кухню, - сказал Олег, беря меня за руку.

– Возьми письмо и прочитай его, - сказала я, понимая, что сама не смогу рассказать о том, что случилось. – Я пока переоденусь.

Маковецкий кивнул. Я передала ему сложенный лист бумаги. Олег направился на кухню, я – в свою комнату. Пусть лучше он побудет один с этим письмом – в конце концов, я готова разделить с ним все горькие тяготы, но у него должна быть возможность один на один встретить то, чего он так давно пытался найти.

* * *

Я вошла на кухню спустя пятнадцать минут. Олег сидел на стуле совершенно неподвижно. Я видела его профиль. Лицо его было бледным, почти белым, потемневшие глаза устремлены в одну точку, находящуюся где-то внизу, на полу, на плитке-гексагоне. То, что письмо было уже прочитано, и, скорее всего, не один раз, я поняла по тому, как оно было сжато в его кулаке.

«Хорошо, что не изорвано», - мелькнула у меня мысль.

Я тихонько просочилась на кухню, ничего не говоря, достала из верхнего шкафчика две чашки, пачку мятного чая, пусть и в пакетиках, и стеклянную банку с мелиссой. Щепотку мелиссы я кинула в сеточку в виде шара, затем поставила на огонь чайник, и обернулась к Олегу.

– Ненавижу его, - прошелестел его голос в полутьме кухни. – Ненавижу. И стерву эту тоже ненавижу.

Я молчала. Хотела поддержать, но боялась сказать что-то не то.

Олег распрямился, кинул комок бумаги, в который превратилось письмо, на стол, затем откинулся на спинку стула. Подняв голову, он уперся затылком в стену.

– Честно говоря, я не мог даже предположить, что это она, что это Алиса… Мама доверяла ей.

Я покусала губы.

– А….что же отец Кристины?

Олег нахмурился.

– Ничего. Ему безразлична жена, он ещё радеет о жизни дочери, но жена – он её ненавидит. Ему вообще не нужна постоянная женщина, он всегда был завсегдатаем борделей. Там его знают, как лучшего клиента.

– Что будем делать, Олег?

Маковецкий помолчал. Чайник как раз закипел, и я сразу же заварила нам два чая с мятой и мелиссой. Одну чашку поставила перед Олегом, другую забрала себе.

– Я думаю, что всё это становится прологом к самому настоящему концу, - сказал Олег, беря чашку и придвигая ближе к себе. – Знаешь, я должен сначала обо всем сообщить матери, поговорить с ней. Хорошо, что она сейчас в санатории. Ей будет тяжело всё это узнать, поэтому я должен побыть с ней.

– Конечно, - пожала я плечами. – Но что потом?