Личное счастье
Шрифт:
Тут мечты ее прервала песня. Пели девушки, которые шли по тропинке навстречу. Они шли вереницей, в светлых и пестрых платьях, в платочках, надвинутых от солнца на глаза, шли и пели, и голоса их, словно ручейки, сливались вместе и текли звонкой рекой:
Сирень цветет, Не плачь – придет, Твой милый, подружка, вернется!..
Девушки быстро приближались.
«Свернуть? Не свернуть? – торопливо решала Тамара. – Может, все-таки свернуть, их много, а я одна».
Но, когда девушки уже появились перед ней, Тамара шла прямо на них: а зачем это она, директорова дочь, будет уступать дорогу работницам?
Но девушки,
– Здравствуй, Тамара!
– Добрый день, Тамара!
– Здравствуйте, – не скрывая удивления, ответила Тамара.
В чем дело? Почему они здороваются с ней, если она их не знает?
Девушка, которая шла впереди и запевала песню, высокая, с густым румянцем на тугих щеках, с веселыми светлыми глазами и почти безбровая – так выгорели у нее брови на солнце, – дружелюбно сказала:
– Скучно одной-то?
– Нисколько, – отрезала Тамара.
– Ну уж не говори! – сказала другая, черненькая, веселая, с ярко-красным ртом и веснушками на носу. – Человеку без людей всегда скучно.
– Пойдем-ка с нами на свеклу! – подхватила и третья. – Блоху будем ловить! А чего одной-то бродить по лесу? Одичать можно!
Тамара гордо посмотрела на эту маленькую, худенькую, живую, как пичужка, девчонку.
– Я не умею ловить блох, – сказала она, – нас этому в школе не учили.
– Не умеешь – так научим! – весело закричала эта «пичужка». – Нас тоже этому в школе не учили, а мы вот умеем же!
Тамара сделала движение, желая показать, что хочет идти дальше. Но девушки будто не заметили этого.
– Да ты не стесняйся, ты у нас не чужая!
– Ты комсомолка? В нашу организацию будешь вступать?
– А надолго приехала? На все лето? Или насовсем?
– У нас разные кружки есть, весело!
– Мы спектакли очень часто ставим…
– Данте мне пройти! – холодно, с неподвижным лицом сказала Тамара.
Девушки удивленно переглянулись.
– Дайте ей пройти, – обратилась к подругам та, что шла впереди, и Тамара заметила, как мгновенно у нее пропала улыбка.
Девушки молча расступились, и Тамара, не оглядываясь, ровным шагом пошла дальше.
– Это, оказывается, барышня, – насмешливо протянула «пичужка», – а я думала – человек!
Все дружно рассмеялись. Этот смех еще долго был слышен Тамаре, все в ней кипело.
«Противные, грубые! – шептала она про себя дрожащими губами. – Как они смеют! От зависти всё, я знаю!»
Настроение было испорчено. Солнце по-прежнему грело и озаряло землю, янтарные купальницы по-прежнему светились в высокой траве, березовые ветки по-прежнему ласково шелестели над головой… Но Тамара уже не видела во всем этом ни красоты, ни радости. Она вышла на грейдер и направилась домой. Вот она расскажет обо всем отцу, пускай он их накажет хорошенько. Тогда они узнают, человек она или не человек!
В квартире было пусто и как-то особенно тихо. Над букетом полевых цветов жужжала залетевшая в открытое окно пчела. Где-то далеко звучал голос виолончели – верно, в клубе включено радио. Герани на окнах радовались солнцу. Тамару охватила отчаянная скука.
– Ну что мне делать? Ну что мне делать? – со слезами сказала Тамара. – Ну что мне тут делать?
Взяла книжку, улеглась на тахту.
Через десять минут она отбросила ее – Тамара никогда особенно не любила читать, она не способна была увлечься вымыслом, как бы ни был он правдив и прекрасен, ее не могли взволновать судьбы людей, о которых рассказывает писатель. Все выдумки, все пустяки. «Войну и мир» она ни разу не раскрыла – ну ее, толстая какая, когда ее прочтешь? Шекспир тоже… Да и кто же читает пьесы? Их можно посмотреть в театре или в кино. Девчонки, се подруги, плакали над Оводом – непонятно, как это можно плакать над книгой? Ведь Овода выдумала Войнич, он же но живой человек, чтобы над ним плакать! Да и мало ли над чем плачут девчонки. Смотрели «Балладу о солдате» – плакали. «Летят журавли» – тоже плакали. А Зина Стрешнева – так та даже и на «Чапаеве» плакала; а что плакать, когда известно, что Чапаев умер давным-давно, а на экране вовсе и не Чапаев, а Бабочкин!И вот теперь взяла книгу с отцовской полки. Чехов. Отец читает Чехова! Но ведь он же давно прочел всего Чехова – и вот почему-то читает снова. Тамара вообще не могла понять, как можно читать Чехова. Такая скука! А вот отец не только читает, он перечитывает! Непонятный человек ее отец, старомодный какой-то.
Тамара закинула руки за голову. Однако что же ей все-таки делать?
Вспомнились веселые дни на даче у Олечки. Как интересно там было, сколько народу приезжало туда, как они там дурачились, играли, танцевали!.. И снова встал перед ней Ян Рогозин, красивый, любезный, с затаенной грустью в глазах. Гамлет!
И тут же опять – пьяная фигура, косматые волосы, отвратительный, мерзкий хохот…
О нет, нет! Не надо, не надо! Хоть бы поскорей пришел отец и они бы наконец поговорили. Тамара совсем не видит его: все занят, все занят, все занят!
Занят, а, однако, успел собрать букет цветов и поставить в кринке на свой письменный стол. Желтые лютики и лиловые колокольчики светились под солнечным лучом. Желтое и лиловое – ишь ты, ее отец, оказывается, понимает, какие цвета идут друг к другу!
И вдруг неожиданная догадка заставила Тамару нахмуриться. Да уж сам ли он собрал такой букет? Не женщина ли рвала для него эти цветы? Сероглазая «агрономша» с обветренным лицом и печально изогнутыми бровями. «Хороший, хороший человек, умница!..» Хоть бы раз в жизни он сказал так о ее матери!
Соседка истопила плиту, приготовила обед. Надо бы накрыть на стол к приходу отца. Но как узнаешь, когда он придет? Тамаре лень было возиться с кастрюлями и тарелками. Притом же кастрюли горячие, только руки портить.
Тамара встала с тахты. Расхаживая по комнате, она то и дело подходила к прелестному желто-лиловому букету.
– Конечно, она, – твердила Тамара с нарастающей неприязнью. – Подумаешь, цветочки дарит! Травы какой-то набрала… Очень красиво – трава в кринке! Мало ей гераней!
Тамара схватила кринку и выплеснула за окно воду вместе с лютиками и колокольчиками. Она никому не позволит хозяйничать в их доме!
Отец пришел вечером. Свежесть полей, росы, теплоту вечерней зари, радость большого труда – все это принес он с собой в белые комнатки.
– Дочка, есть хочу! – закричал он еще с порога. – Скорей накрывай на стол!
Тамара сидела с вышиванием, которое привезла с собой. Она смущенно посмотрела на отца.
– А что накрывать? Обед же холодный. Плита остыла.