Личный демон. Книга 2

— Заплатиш-ш-шь, заплатиш-ш-шь, — шипит волна. — Всей оставшейся жизнью заплатиш-ш-шь. Ты моя, дитя. Возвращ-щ-щайся ко мне, душ-ш-ша моя…

Саграда не противится. Ей больше нечем противиться, она распята, раздавлена, разделена между водой, огнем и навью.

Старые богини совещаются над телом Пута дель Дьябло, бранятся, словно базарные торговки, подсчитывают прибыль и убыль, покуда Китти забирает себе сестрину боль, ужас и отчаяние. Кэт вслушивает в спор богинь и пытается понять, что на кону, КЕМ она должна пожертвовать на сей раз. У меня ничего не осталось! Мне нечего дать вам! — хочет крикнуть она, но ее удел сейчас — немота. Немота и повиновение.

Омесиуатль, прекрасная, несмотря на низкий, скошенный назад лоб, плоский нос и узкие звериные глаза, небрежно опирается на копье, облизывает пухлые губы и вся сияет, точно золотая статуя. Макошь, чьи золотые косы падают до самой земли, светится отраженным светом, будто лунный диск. Серебро ее бликов щедро осыпает кожу и волосы темной, растворяющейся в тенях Лясирен. И нет им дела ни до Саграды, ни до ее сестры-демоницы. Они были, есть и пребудут вечно. Зачем им израненная пиратка? Какие игры затеяли боги на сей раз? Абигаэль бы подсказала, тоскливо вздыхает Кэт. Она бы помогла мне, Эби, малышка моя. Но хорошо, что ее здесь нет. Хорошо, что она у Велиара. Или у Люцифера. Всё лучше, чем быть игрушкой старых богинь.

Макошь, владычица дорог и перекрестков, садится у ног смертной женщины, упрямой даже в бессилии. И гладит щиколотки Кэт, едва касаясь, погружая в нежное, утешительное забытье:

— Поверь, мы бы не обратились к тебе. Мы никогда не принимали вас в расчет. Нам хватало себя — холода, огня и воды. Мы лепили этот мир из воздуха и камня миллионы лет. Все сущее — частица нас, а мы — частица сущего. И кто же знал, что вы, люди, слабые, глупые, жадные, станете четвертой силой мироздания, вмешаетесь в наши дела, загоните нас в капканы храмов, поработите нас, мудрых и всесильных. Пришла пора платить, дети. За таких рабынь, как мы, платят дорого. Очень дорого.

— Почему… я? — выдыхает Саграда. Воздух дерет горло, пиратке кажется, что она все еще дышит огнем, словно дракон.

— Потому что ты пришла к нам САМА.

— Я… не… приходи… ла, — сипит Кэт.

— Я тебя привела, — улыбается Макошь. Так ласково, тепло, уютно, как только мать может улыбнуться умирающему ребенку. — Я приказала Недоле — и она спряла твою судьбу, как было велено. Сестра моя, Недоля, родня сердцу гор. Ты носишь сердце гор на своей груди столько лет и не ведаешь его силы? За невежество тоже приходится платить. — И рука богини, тонкая, гибкая, серебистая змея, движется к шее Пута дель Дьябло. Туда, где сияет нестерпимым светом желтый алмаз, нечаянный и гибельный дар Мамы Лу, последнего человека, которому Шлюха с Нью-Провиденса доверила свое сердце.

— Возьми, — шепчет Кэт. — Возьми, он мне не нужен… Будь он проклят… Возьми.

— Но ты ему нужна, — качает головой Макошь. — Он тебя любит. Нельзя забрать силу у того, кто стал ее хозяином. Хозяйкой.

— Разве я хозяйка Камню? — слабо протестует Саграда. — Он мною вертит, как хочет. Забери его, прошу…

Если бы Кэт могла пошевелить рукой, сорвать с себя чертово ожерелье, приведшее ее в нижний замок Безвременья, отдавшее во власть безумных, жестоких богов, если бы она знала, о, если бы она знала, что купила за свою душу! Скверная, скверная покупка…

— Камню весело с тобой. А нам скучно, — пожимает плечами Омесиуатль. — Знала бы ты, смертная, как нам скучно! Смотреть ваши унылые сны, навевать вам убогие страхи, ходить вашими жалкими тропами — скучно. Тысячи лет тоски. Ты отдашь нам себя, а сердце гор последует за тобой.

По щекам Пута дель Дьябло текут слезы, Китти, не умолкая, подвывает за спиной.

— Год, всего год, — успокаивает Саграду Лясирен. — А потом я заберу тебя — себе. Я люблю тебя, дитя. Всего один год и мы будем вместе — ты и я, я и ты, вместе… навеки.

* * *

Глядя на старых богинь, явившихся Кэт, Катерина понимает: все в прошлом. Ее, катино, будущее в прошлом, и прошлое не изменить. Предопределенность прорастает сквозь все факты катиной биографии. Ничто не случайно, ни в чем Катя не вольна: ни в ссоре с первым своим парнем, ни в заигрываниях с Игорем, подвернувшимся под горячую руку, ни в выборе личного демона, ни в превращении в антихриста, Даджаля, человека погибели. Ни в случайной-предопределенной беременности своей. Ни в нечаянно-запланированной смерти, которая будет мучительной и долгой.

Меру катиного разочарования не передать словами. Она точно альпинист, который поднялся на вожделенную вершину, гордый и изможденный, и обнаружил палатку, услужливо разбитую проводником-шерпом, покорявшим эту вершину десятки раз. Остается только смотреть с укоризной на проводника, улыбчивого, узкоглазого, одновременно уродливого и прекрасного, как все жители гор. Как Уичаана, она же Омесиуатль, жена бога огня и сама огонь, сияющая, будто знойное зеленоглазое лето.

Взгляд Уичааны, пугающий, как шепот в темноте или шаги за спиной, бродит по катиному лицу и телу, отзываясь в каждом нерве, разжигая кровь — воспоминаниями, страхом, возбуждением. Чужими, совсем чужими, не принадлежащими нынешней Саграде. Они — достояние Саграды прошлой.

— Я тебя знаю, — выпаливает Катерина. — Вас было трое, вы распяли меня… Кэт на перекрестке и сожгли. Как Нааму во время обряда «тайгерм».

Богиня-создательница всех вещей довольно улыбается, словно ей невесть какую приятную вещь сказали. А может, это и впрямь приятная вещь — сознавать, что вашу маленькую шутку помнят и через триста лет. Видать, удачная была.

— Вы пытали ее… нас, — чем дольше Катя думает об этом, тем яростнее становится, — вынудили дать согласие на войну с другими богами…

— Они нам надоели, — лениво признает Уичаана. — Мы и от своих мужчин устали, а уж эти-то молокососы…

— Но вы проиграли тогда! — торжествующе выкрикивает Саграда в лицо богини. Та уже не улыбается, а хихикает в открытую. Лицо демиургини молодеет на вечность, из глаз уходит жестокое всезнание — и Катерине кажется, что Уичаана моложе нее, да что там — моложе Витьки. Совсем дитя, неразумное, наглое и очаровательное. И как все дети, желает понравиться и тут же разонравиться всем вокруг.

Наверное, вечная молодость не такая уж хорошая штука, мелькает в голове. Вечная молодость — вечный эгоизм — вечная жестокость — вечное шило в заднице — вечная попытка развлечь себя любой ценой…

Богиня-создательница подходит к окну и смотрит на тучу, застящую небо над деревней проклятых, с недовольством туриста, которому мешают осматривать достопримечательности. Под ее злым взглядом гигантская грозовая длань, подсвеченная вечным заревом, исчезает, точно обжегшись о пламя горячей пламени инферно. И деревню затапливает солнцем, пронзает тысячей золотых копий, придавливает пылающим яростным небом, какого здесь никогда не видели — небом Мезоамерики. Высоко в нем кружат стервятники, барражируя небесную синь, разрезая редкими взмахами крыльев раскаленный воздух. Уичаана устраивается в окружающем ее мире так же, как любая женщина в собственном доме: включает лютое, жадное солнце пустыни, движением пальца запускает кружение птиц в поднебесье, наполняет пространство любимой музыкой — шелестом песка, текущего с дюн. И, как кошка, потягивается под горячим ветром, бесстыдно выгибает голую спину, вертит задом. Что ей смущение Тинуччи, Кати и прочих присутствующих здесь лиц. Стоп. А ЭТОТ здесь откуда?