Лицо порока

— Продолжать! Завершающая стадия экзекуции состоится через полчаса. Приготовить все необходимое! Перед казнью дать приговоренному десять минут на отдых.

Худощавый отдает честь и коротко бросает гвардейцам:

— Продолжать!

Они опять начинают метать ножи в привязанное тело. Острия вонзаются в ноги, плечи, предплечья. Мишень дергается и издает глухие, еле слышные звуки.

— Это провинившийся гвардеец, — наконец начинает объяснять происходящее подполковник. — Он изнасиловал жену сотника. Такое вот наказание, свидетелем которого ты стал, дело обычное. После суда, определившего вину подозреваемого, ему забивают рот ветошью, нахлобучивают на голову мешок и привязывают к столбу у казармы. Группа гвардейцев отрабатывает на нем какое-то время навыки меткого метания ножей или дротиков.

— А потом? Его отпускают? — со страхом спрашиваю я и во все глаза с жалостью смотрю на осужденного. Рука помимо воли лезет в карман за сигаретой.

— Нет, не отпускают! — Илларион тоже вытаскивает трубку. — После метания ножей гвардейцы приступают к завершающему этапу наказания А он единственный — снятие шкуры живьем. Но этому насильнику сначала еще оторвут хвост.

— Хвост?! — переспрашиваю я, удивившись. — Какой еще хвост?

— Приговоренные принимают смерть и муки в своем естественном обличье, — сурово произносит Илларион. И, смерив меня испытующим взглядом, прибавляет: — Казнь состоится через полчаса. Ты можешь присутствовать.

Снятие шкуры живьем — зрелище, наверное, ужаснее. К тому же бес будет в своем обличье, что само по себе уже кошмар. И мне вовсе не хочется все это созерцать. Но, скрепя сердце, соглашаюсь — вряд ли когда-нибудь мне представится еще одна возможность увидеть такое.

Из казармы, пошатываясь, выходит мужчина без сапог. Его мундир расстегнут. На груди такой же, как у многих гвардейцев, кругляш, рядом с ним — восьмиконечная звезда со скорпионом в центре. Мужчина, глубоко засунув руки в карманы штанов, сходит по ступенькам вниз. Поступь его с каждым шагом становится все менее твердой.

— Сильвестр! — окликает гвардейца Илларион.

Тот останавливается, как вкопанный, поднимает курчавую голову, пытается разглядеть окликнувшего. Мутный взгляд постепенно светлеет, становится осознанным.

— Ты опять пьян? — в голосе подполковника звучит раздражение. Однако злобы в нем нет.

Сильвестр с трудом принимает стойку смирно. Его покачивает.

— У меня выходной и я имею право выпить, — оправдывается он, еле ворочая языком. И, повысив голос, прибавляет:- Имею или нет, а, господин подполковник?!

Илларион в сердцах машет рукой и обращается ко мне:

— Давно уже был бы как минимум сотником, если бы не пил. Человек ведь толковый. Эх, пропадет. А все она, водка!

Два гвардейца, подскочив к Сильвестру, хватают его под мышки и уводят обратно в казарму.

Мы с подполковником уходим, оставив упражняющихся в метании ножей и их жертву.

Неспешным шагом прогуливаемся вдоль серых казарм легионеров. Идем дальше, огибая их. И выходим на огромную круглую площадку.

— Плац для смотра легионеров, — поясняет Илларион.

За площадкой взору открывается гражданская часть города. Неширокие каменные улицы, площади с лавочками и причудливыми скульптурами животных и людей, ровные ряды домов. Все они, эти дома, разные. Есть небольшие, одноэтажные; есть двухэтажные, с пристройками; есть высокие, с острыми, почти вертикальными крышами; и приземистые, длинные, похожие на бараки. Вдалеке, может, за километр-полтора от казарм легионеров на небольшой возвышенности стоит роскошный белокаменный замок, напоминающий китайскую пагоду. На верху замка — золотые купола с острыми, как пики, шпилями. Сколько этажей имеет это строение, сосчитать невозможно, потому что нижняя его часть скрыта крышами домов и зеленью хвойных деревьев, окружающих белые стены плотным кольцом. Замок огромен и ослепительно красив.

— Кто там живет? — спрашиваю у Иллариона, указывая рукой в сторону величественного здания.

— Это одна из резиденций царя! — торжественно и подобострастно произносит он. — Прибывая на смотр полков и легионов, он на короткое время часто останавливается здесь.

— Царь?

— Царь! — кивает подполковник. И с благоговением уточняет: — Царь Сатана!

В военном городке раздается резкое блеяние горна.

— Однако же, нам пора! — Илларион быстрым шагом направляется туда, откуда мы недавно пришли.

У здания, где проходили упражнения в метании ножей в живую мишень, обстановка уже другая. На плацу у входа выстроились в шеренгу гвардейцы в безукоризненно отутюженной коричневой форме с горнами в руках. Среди них есть и те, которых я уже видел. Гвардейцев немного, я сосчитал: двадцать шесть. Это, видимо, все, кто не занят сегодня работой. Впереди шеренги прохаживается, заложив руки за спину, подтянутый высокий мужчина. На его груди горит восьмиконечная звезда, на эполетах с малиновой окантовкой — по красной капельке.

Подходим ближе и останавливаемся в нескольких шагах от шеренги.

Увидев нас, бравый гвардеец вытягивается по струнке.

Илларион делает знак рукой, и горнисты подносят к губам мундштуки своих блестящих инструментов. Их нестройное, противное блеяние будоражит слух и бьет по нервам.

Бравый гвардеец продолжает стоять по стойке смирно. Подполковник громко отдает приказ:

— Сотник Ефраил, начинайте!

Опять зудят горны. Из казармы тяжелой поступью выходят четверо гвардейцев. В их крепких руках — концы туго натянутых толстых цепей. Они дрожат, позвякивают. Кто-то, привязанный к другим концам этих кандалов, которого пока еще не видно, упирается, не хочет выходить за порог казармы, под холодные лучи хмурого солнца Тартара. Но вот гвардейцы останавливаются, с усилием тянут цепи, и на каменном крыльце появляется двухметровое чудовище, покрытое черно-серой с подпалинами шерстью. Его голова, как голова дикого вепря, с крупным горбатым рылом, «украшенная» двумя парами желтых, торчащих вперед, мощных клыков, из его полураскрытой пасти с клокотанием вырывается зеленоватая пенистая жидкость и скапывает на широкую, выдающуюся вперед грудь. Вместо ног у чудовища стоптанные серые копыта, будто у старой, заезженной клячи, руки — длинные и толстые — заканчиваются почти черными ладонями с растопыренными четырьмя пальцами.

Гвардейцы снова рвут на себя цени, и чудовище, издав истошный, жуткий рык, тяжело ступая, делает несколько шагов. Теперь оно все на виду. На его плешивой голове возвышаются коричнево-ржавые, большие, словно у матерого оленя-самца, рога. У ног, нервно подергиваясь, лежит толстый мохнатый хвост со светлой, размером с голову младенца кисточкой. Его длина не меньше двух с половиной метров. Глаза чудовища, черные, как ночь, горят безумной яростью, свирепый оскал заставляет мою кровь леденеть.

— Илларион, Илларион! — шепчу я одеревенелыми губами, наклоняясь к нему. — Я вот-вот потеряю сознание.

— Сейчас! — изрекает он тихо и делает непонятный знак рукой сотнику.

Тот забегает за шеренгу и через секунду появляется с черной кожаной сумкой. Приблизившись к Иллариону, почтительно подает ее ему. Подполковник, порывшись, извлекает оттуда бутылку и протягивает мне.

— На, подкрепись! Это водка.

Мельком взглянув на высокую бутыль, краем глаза замечаю этикетку, на которой по-русски написано «Старка». Я уже ничему не удивляюсь.