Лицо удачи
Шрифт:
– Серьезно? Опять? Задолбали уже и взяточники в управе, и новые хозяева Москвы из автономных республик! – сердито воскликнула Вера. – Ладно, тут гуляет шикарный риджбек Гера. А его «папа» работает в мэрии. Так что, если кто-то из наших предложит тебе подписать бумажку, мол, единственная в районе площадка для друзей человека, не отказывайся. Мы всегда направляем петицию, а он под глас народа отбивает это место. У чиновника свой интерес. Гера такой свирепый, что с ним по улицам не походишь. Тем более, жена выгуливает, хрупкая дама, не очень с кобелем справляется. Здесь все знают, в одиннадцать утра и в одиннадцать вечера – время Геры. Не терпит других собак, так мы и не приближаемся.
– Ого, какие сложности, – удивилась Катя.
– Ничего, наш спаситель особых
– Представления не имею. Странно, что ни одного окна на улицу не выходит. Забор вокруг глухой. А в вывеске, по-моему, букв двадцать разных, и они ни во что вменяемое не складываются.
– Во-о-от! Умница, зришь в корень. В девяностые снесли четыре дома на той стороне и два на этой. Там появилось единственное строение, в нем неизвестно какая организация. А тут ничего не построили. Расчистили площадку, огородили. И сразу, заметь, тщательно обсадили ее изнутри кустами и деревьями. То есть с самого начала задумывался не временный пустырь. Соображаешь, что к чему? – заговорщицки прищурилась Вера. – Получается, наш мэрский служащий не такой уж герой. Ребята покруче, чем он, не дают тут ничего возводить из соображений безопасности.
– Нашей? – испугалась Трифонова.
– Ага, мечтай. Своей, разумеется, – победоносно сообщила Вера. И понизила голос почти до шепота: – А то и государственной. Но местные собачники назначили обычного клерка благодетелем и помогают ему, собирают подписи. Он и доволен. Видела бы ты, как по-царски его жена принимает благодарности, когда отсюда за ночь исчезают громадные плиты и бытовки. Говорю же, раз в год минимум пытаются хоть угол земли оттяпать, начинают чего-то завозить.
– Слушай, так интересно, – вырвалось у Кати. Ей все, что касалось сопротивления всяческим злодеям, тогда казалось очень увлекательным.
– Я тут родилась, живу и буду жить, меня не проведешь, – веско сказала новая знакомая. – И папа мой тоже. А его родители переехали сюда, в новую квартиру от завода, в пятидесятом. Тогда рабочие были для власти людьми. Кстати, о семье…
И девушка быстренько поведала, что сначала они жили впятером. Потом родители отца умерли. И бабушка со стороны матери тоже. Дедушка завещал свою квартиру ей, единственной внучке. А пока жив, сдал жилплощадь и переехал к ним. Но зять с тестем не ладят, все время ругаются из-за денег. И прогулки с Латиком – это отдых от мужицких дрязг и истерической готовности матери сорвать злость на дочери. Ладно, дело житейское, можно выдержать, если на работе нервы не мотают. Но начальник отдела, в котором ложится костьми за честь своего предприятия Вера, ничего не смыслит в проектировании. Назначили по блату жалкого троечника. А его заместительница – тупая проститутка. Давала прежнему шефу, дает и этому. Ревнует его ко всем молодым сотрудницам.
– Особенно ко мне, – вздохнула собеседница. – Придирается, распекает за ерунду. Обидно, потому что как специалист эта фря ногтя моего не стоит.
Слушательница приуныла. Есть на свете счастливые люди? Хотя бы довольные не только собой, но и близкими? Существуют в реальности те, кого начальство ценит? Хотя бы не обижает понапрасну? Скучно. У всех одно и то же. И ответила Трифонова неохотно:
– Борись, терпи или уходи. Другого не дано.
По законам возникновения женского приятельства настал ее черед заявить, будто она сбежала в Москву, потому что родственнички достали. Но бабушка с младенчества ей внушала: «Не говори о семье плохо, даже если рассержена или обижена. Мы – свои. Мы желаем друг другу добра. Сами поругаемся, сами помиримся, сами все забудем. А чужие в сто раз хуже, но развлекутся нашими проблемами, осудят и век будут про нас гадости рассказывать».
Катя спорила с ней до потери голоса. Дескать, если в семье все ангелы, она права. А если тираны, эгоисты, дураки? Не понимают, не жалеют друг друга? «Мы же не такие», – сердилась бабушка. Девочка в бунтарском возрасте не была в этом уверена. Но, повзрослев, на родных не жаловалась.
Ей было стыдно. Вот она – умная, честная, порядочная, ладит со всеми. Только родители у нее сволочи. И как же ей удалось вырасти образцовым человеком? Назло тем, кто воспитывал, что ли?Дальнейшее было предрешено. Молчание Кати Вера расценила бы как гордыню. Решила бы, что напрасно открыла страдающую живую душу высокомерной гадине. И прекратила бы знакомство, чуть сдвинув время выгула. Катя сама недавно так отделалась от мальчика, который теоретически мог причинить ей боль. Пора было расходиться.
Она искала взглядом Журавлика. А в поле зрения Латика как раз попал грузовик, над кузовом которого был натянут брезент. Он был единственным в поздний час на скользком асфальте и медленно ехал от одного светофора к другому, потому что все равно не успел бы на зеленый. Русский черный терьер молча побежал за ним вдоль сетки ограды, которая как раз вдоль дороги от перекрестка до перекрестка и была натянута. Великолепие этого плавного движения завораживало: казалось, Латик не отставал и не вырывался вперед ни на сантиметр. Грузовик затормозил на светофоре. Собака остановилась. И продолжила то ли бежать, то ли лететь, когда он тронулся. Упершись в сетку на углу, Латик коротко взвыл и проводил долгим взглядом то, за чем стремился.
– Что это с ним? Никогда за транспортом не гонялся. Иногда облаивает маленькие такие машинки, снегоуборщики. Да и то, по-моему, водителя предупреждает, чтобы не распускался, – озадачилась Вера.
– Он не гнался, он сопровождал этот самый транспорт, – не сразу откликнулась Катя. – Неужели есть генная память в таком виде? Родился в городе от чемпионов породы, живет себе в хорошем доме. А однажды замечает нечто, очень похожее на автозак, и несется вровень с ним, будто только этим и занимался.
– Между прочим, у меня дед и папа с мамой коммунисты, – горячо бросила Вера. – И при советской власти в стране не воровали. А кто воровал, тот надолго садился. И шпионов, и диверсантов всяких было полно. Империалисты хотели Союз уничтожить, чтобы их трудящиеся не понаделали революций в своих странах.
– Я поняла, – усмехнулась Катя. – Только, знаешь, разговор был о генетике. Русских черных терьеров выводили для ГУЛАГа, для Сибири. Они – конвоиры и охранники заключенных. Собаки не разбираются в приговорах. Кто политический, кто уголовник, им все равно. Это факт. И еще есть впечатление: Латик так целенаправленно, мощно, красиво двигался за этим странным грузовиком. Ты тоже им любовалась. Скажи, при чем тут идейные убеждения твоих родственников? Вот при чем? Моя бабушка свою жизнь описывает незатейливо: родилась при Сталине, в школе училась при Хрущеве, замуж вышла при Брежневе…
– Так и мои бабки-дедки такие же, – обрадовалась новая знакомая.
– Думаешь, это нормально? Люди хотели власти, добивались ее разными средствами, жили и умирали во власти. Интересно им было, круто, материально ни в чем не нуждались. И знать не знали о существовании этой сначала девочки, потом женщины, теперь старухи. А она ими свою единственную несытую и небогатую жизнь меряет.
– Кать, весь народ так жил.
– И ты намерена продолжить? А я не собираюсь тратить время на обсуждение правителей. Любых, понимаешь? Не хочу повторять ошибки собственной бабули. Еще спросят внуки, чем занималась, о чем думала? И я им выдам про политику государства времен моих детства, юности, зрелости. Нет, у меня вся жизнь – личная. И пусть власть будет мне за это благодарна. Ладно, заболтались мы. Латик косматый, а Журавлик, наверное, до костей промерз.
– Да, да, – обескураженно промямлила Вера. – Нам тоже хватит на сегодня воздуха и физической нагрузки.
Они разошлись. Катя была уверена, что больше потомственную левачку никогда не встретит. И ошиблась. У той было какое-то звериное чутье на нее. Выводила ли Трифонова собаку на полчаса раньше или позже, Вера с Латиком появлялись на площадке через несколько минут. Решалась побродить с Журавликом по улицам, а не топтаться в загоне, обязательно догоняли. Уму непостижимо было, как они целый год ухитрялись не видеться.