Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века

Глава 4

Вот о чем думала старуха в бессонную ночь. Петух пропел во второй раз. Должно быть, пошел третий час ночи. Месяц – январь. Свищет северный ветер. Огонь в камине потух. У Франгоянну пробежала дрожь по спине и заледенели ноги. Она хотела подняться, принести еще дров из предбанника, чтобы подбросить их в камин и снова разжечь огонь. Но замешкалась и почувствовала легкую дремоту – возможно, первый признак надвигающегося сна.

В этот момент – так некстати, ведь она только закрыла глаза, – послышался странный стук в дверь. Старуха всполошилась. Она не хотела кричать «Кто там?», дабы не разбудить роженицу, но, прогнав дремоту, которую и так уже прервал резкий стук, медленно поднялась и вышла из комнаты. Еще не дойдя до входной двери, она услышала знакомый тихий голос:

– Мама!

Она узнала голос Амерсы. Это была ее вторая дочь.

– Эй, ты чего? Стряслось что?

Хадула открыла дверь.

– Мама, – повторила Амерса, задыхаясь. – Что с ребеночком? Она жива?

– Спит, только успокоилась, – ответила старуха. – Да что на тебя нашло?!

– Мне приснилось, что она умерла. – Амерса говорила все еще дрожащим голосом.

– А кабы и померла, то что? – цинично спросила старуха. – Ты поднялась и пришла поглядеть?

Дом Янну, где она жила с двумя незамужними дочерьми (в те дни, когда она не ночевала подле роженицы), находился чуть поодаль, в нескольких десятках шагов на север. Этот дом был дан за Дельхаро в качестве приданого, тот самый старый дом, построенный на сбереженные Хадулой деньги, которые она когда-то украла у своих родителей. Позже, через несколько лет после брака Дельхаро, ее матери удалось заиметь еще одно гнездышко, поменьше и победнее первого, но зато поблизости. Между этими двумя домами было всего два или три других дома.

Так вот оттуда и пришла Амерса в столь неурочный час. Она не боялась ночных призраков, была смелой и решительной девушкой.

– И ты поднялась и пришла поглядеть?

– Я проснулась в страхе, маменька. Я видела, будто девочка умерла, а на твоей руке – черная метка.

– Черная метка?..

– И ты хотела одеть ее в саван. Но когда ты начала ее одевать, твоя рука почернела… и будто ты сунула руку в огонь, чтобы избавиться от черноты.

– Пф! Вещунья! – фыркнула старуха Хадула. – И ведь принесло тебя сюда в такой час!

– Мама, я все никак не могла успокоиться.

– А Криньо что, не слышала, как ты ушла?

– Нет, она спит.

– А ежели она проснется и увидит, что тебя нет рядом, то что она подумает? Да она ж завопит! С ума спятит от страха!

Две сестры действительно ночевали одни в маленьком домике. Амерса была бесстрашной, от нее так и исходила уверенность, словно она была мужчиной. Ведь их отец давно помер, а братья отбыли на чужбину.

– Ты права, маменька, пойду-ка я обратно домой, – заторопилась Амерса. – Я и правда не подумала, что Криньо может проснуться и испугаться, что меня нет рядом.

– Ты можешь остаться здесь, – предложила ей мать. – Как бы только не проснулась Криньо да не перепугалась бы.

Амерса секунду колебалась.

– Маменька, может, я посижу тут, а ты пойдешь домой отдохнуть?

– Нет, – ответила старуха, немного призадумавшись. – Вот и эта ночь почти прошла. Завтра вечером я вернусь домой, а ты останешься здесь. А сейчас давай, иди отсюда. Хорошего дня!

Этот диалог произошел в маленьком, узком коридорчике, прямо перед комнатой, где на все лады храпел Констандис.

Амерса, пришедшая босиком, вышла легким, бесшумным шагом, и мать заперла за ней дверь. Девушка побежала домой. И что ей бояться призраков, если она не боялась даже своего брата Михалиса, которого также называли Муросом. Этот злодей, третий сын Франгоянну, которого та прозвала «басурманским псом», был на три года старше своей сестры Амерсы: однажды он пырнул ее ножом, но та спасла его, не желая сдавать жандармам. Мурос, без сомнения, пырнул бы ее еще, если бы остался на свободе. К счастью, он проявил в другом месте свою тягу к убийствам, и его вовремя заперли в венецианских казематах в старой башне, в Халкиде 36 .

36

Халкида – главный город острова Эвбея.

Вот как это произошло. Мурос был по своей природе несдержанным и вспыльчивым, хотя и обладал острым, женским умом – как говорила его мать, «умом, что порождает». С раннего возраста он сам научился мастерить разные красивые безделушки: кораблики, маски, статуэтки, куколки и все такое прочее. Он был грозой района, главарем хулиганов и верховодил всеми уличными мальчишками, всеми босяками. Он рано начал пить и гулять, устраивать шумные забавы, сборища, собираться буйной компанией вместе со своими малолетними собутыльниками. Мурос был вечным зачинщиком перебранок на улицах, бросался камнями в проходивших мимо стариков, бедняков и немощных. Он никому не давал проходу.

Подсмотрев, как один бродячий кузнец изготавливает ножи, Мурос сам попытался начать ковать, однако безуспешно. У него во дворе, накрытом большим балконом, стоял огромный точильный круг, а весь подвал практически целиком был превращен в мастерскую, где парень точил ножи и бритвы для всех уличных мальчишек. Когда же у него не оставалось больше работы, то парень точил свой собственный нож. Он попытался сделать его обоюдоострым, хотя изначально нож не был задуман таким. Помимо этого, он пробовал изготовить револьверы, пистолеты, маленькие пушечки и другие орудия убийства. На те деньги, что Мурос выручал от продажи кукол, статуэток и масок, он, если не пропивал их, покупал порох. Он и сам пробовал его изготовить. В дни Пасхи, да и две недели спустя, никто не отваживался проходить мимо района, где царил ужасный Мурос. Стрельба не прекращалась ни на минуту.

В один из воскресных дней парень, сильно напившись, устроил на улице беспорядки. Двое жандармов, наслушавшись жалоб, стали его преследовать, чтобы «посадить» или увести в «казарму». Но проворный Мурос сбежал от них. В какой-то момент он обернулся и издалека показал им язык, а затем снова пустился наутек и скрылся там, где они не могли его достать, – в глубине навеса на судоверфи своего двоюродного брата. Когда жандармы перестали его преследовать, он набрался смелости и снова вышел на улицу.

В тот же день Мурос, все еще не протрезвев, дошел до того, что стал досаждать собственной матери, угрожая порезать ее. Он придумал, что старуха украла из его кармана деньги. Мурос настиг ее во дворе дома, где та хотела скрыться, и протащил пятьдесят шагов за волосы. Мать кричала, и на крик сбежались соседи. Время вечери, дело шло к закату. На шум прибежали и жандармы, те двое, что незадолго до этого преследовали Муроса и, судя по всему, не думали отступать – наоборот, были очень злы на дебошира. Увидав их, Мурос оставил свою мать и бросился наутек. Он был вынужден спрятаться в доме, так как его загнали в угол и у него не осталось другого, более безопасного укрытия.

Старуха, вся избитая и в грязи, поднялась и стала упрашивать жандармов:

– Ребята, оставьте его! Он сумасшедший, только и всего! Молю, не забивайте его до смерти своими хлыстами!

Она сказала это, увидев, что один из разъяренных жандармов держит в руках огромный хлыст. Но те не обратили внимания на мольбы старухи и бросились догонять ее сына. Они ворвались в убежище в подвальном помещении, где у Муроса была мастерская и где он поспешил укрыться, еле-еле успев запереть дверь на засов. Но засов был ветхим и плохо подогнанным, а Мурос, не жаловавший мирные ремесла, не удосужился починить его. Жандармы, сломав непрочный засов, вошли внутрь.