Лихие лета Ойкумены

II

Земля на Втикачах и небо над Втикачем богата соблазнами, чуть ли не самая соблазнительная среди них — плодородные нивы в долинах, мягкая теплота над долинами. Проходит второй десяток лет, как поселились здесь по милости киевского князя тиверцы, ни разу не изведали, что такое пагубная жара в разгар лета и — ветры-суховеи из пустынного Леванта. Только и горести было, что выпало осваивать необжитые окраины Заросья и испытывать сильные морозы, снежные заносы в этих окраинах. Наступала теплынь — удостаивались и благодати, а более всего в передлетье, когда изобилуют зеленью долины, начинает медоносить лес. Стелется тогда от края до края зеленое море трав, наряжается в новые одежды закурчавленные верхушки деревьев по оврагам, радуется плодоносию Матери Земли и славит землю-плодоносицу многочисленная птица — в лесу и в поле, особенно над полем, в том небе, где томится от щедрот Хорса воздух и откуда открываются не отдельные, а соблазнительные для глаза окрестности, — вся земля.

Всадникам, что направлялись к Втикачам ранним утром, и вдоль Втикачей — тогда, как благословлялось на свет, было не до окрестностей и не до соблазнов в окрестностях: над рекой клубились туманы, пусть не те, что пробирают до костей, но, все же, густые и повсеместные. Разве за такими присмотришься к чему-либо? Смотри за едва проторенной просекой и держись просеки — вот и вся твоя забота. Зато, когда вышло из-за горизонта румяное, после ночной купели, солнце и брызнуло на долины золотыми стрелами Хорса, и княгиня, и сопровождение ее засветились лицами и стали оглядываться, как тают под теми стрелами густые и повсеместные еще туманы, как корчатся, тая, и отступают ближе к лощинам, опушкам и оврагам. Из седых стали белыми и оттого какими-то причудливыми. Жмутся к земле и сгущаются, жмутся и сгущаются, как-будто просятся оставить их хотя бы в этой до предела сгущенной малости. Залитые солнцем долины набирают от этого бескрайную красоту и бескрайное искушение. Такое, что хоть останавливайся и любуйся ими. Ведь не всегда есть возможность видеть, ибо заботы дня укорачивают и укорачивают возможность наглядеться земными искушениями, не говоря уже о бескрайных.

На какое-то время река круто выгнулась направо и выскочила на редколесья, а там и в поле. Довольно широкое оно было здесь, такое широкое, как нигде. По одну сторону пути, что оставил изогнутую луку реки и шел теперь полем, что лежало под солнцем и гнало ленивые волны чистой и дородной ржи, по другую — кипела белым наводнением гречиха. От ржаного поля наплывало на всадников только величие, а от гречихи красота — и медовые ароматы. Такие пьянящие, дух захватывали.

Княгиня Зорина первый захмелела от них и остановила жеребца.

— Чье это поле? — обернулась к сотенному.

— Общинное, достойная.

— Знаю, что общинное. Владетели у нас не имеют еще своего поля. Какой общины, спрашиваю?

— Закутской, пожалуй, она соседствует с нашей.

Помолчала, оглядываясь на поле или на различия, которые отличали обработанные человеческими руками поле от необработанного, и потом добавила, отправляясь:

— Хорошо ухожено поле. Прошлым летом, помнится, не было таким.

— Нового ролейного старосту выбрала община, поэтому и поле стало неузнаваемым.

— А почему я не знаю о том?

— Наверное, князь Богданко знает, при нем выбирали отмина.

Пришпорила сильнее, чем прежде, жеребца, вела впереди и молчала. Только осматривалась вокруг и являла удовлетворение свое, оглядываясь. Обширность, дородность ухоженного общинного поля радовали ее, то ли отмины, что отличали ухоженное поле от неухоженного, того, что лежало ближе к лесу, свидетелем прошлого и напоминало о прошлом? И то и другое, наверное. Вот какое буйнотравье было на месте поля недавно, как щедро засевались долины цветом вместо хлеба, темно-красным, желтым, белым, синим, снова темно-красным и снова белым и синим. Или нечему радоваться княгине, что не стоит в стороне от общинных забот своего мужа, оставшейся вместо него хозяйкой всей Втикачи и дает порядок как общинным, так и ратным делам на Втикачи?

Мужи гнали и гнали вслед за Зориной лошадей, пока снова не оказались в лесу, а там — у реки.

— Переправимся на противоположный берег, — повелела княгиня, — Оттуда подступы к Закутской башне.

— Что ты, достойная! — силился отговорить ее сотник, — то уличский берег, там нас могут признать супостатами и повести как с супостатами. Да и свои посмотрят на наше появление разве не так же.

— Ничего. Зато проверим, как следят на башнях, зная, что идет брань, что супостат всегда может объявиться на рубежах нашей земли, и объявиться неожиданно.

С княгиней да еще предводительницей рати в княжестве не приходится спорить. Поэтому и не спорили всадники. Молча, согласились с нею, молча, направились через Втикач. Река не такая уж и широкая, однако, беспокойная, быстро и мощно несет свои воды в ту, что звали в низовьях Синюхой. А быстрина сносила лошадей, сносила и всадников, набегала неумолимо и не давала мелкими, на беду частыми волнами перевести дыхание. Хорошо, что длилось это не так уж и долго. Да и противоположный берег в том месте, где переправлялись, не был такой крутой, как выше по быстрине. Переправились через нее и сразу же выбрались на твердь, а уже на твердом сняли с себя чадиги, выкрутили, как только смогли выкрутить, не снимая, одежку.

Княгиня, хотя и отошла подальше от мужей, сделала не больше, чем мужи.

— Довольно, — повелела. — В пути, под стрелами Хорса будем обсыхать. Лето сейчас, не зима.

До ближайшей, Закутской башни не такая уж даль. Однако ехать надо было нехоженым лесом. Пока пробились сквозь него и приблизились к пути, что вел на башню со стороны уличей, и сами измучились, и коней измучили до предела. Во-первых, петляли зарослями, будто лис по лесу, а во-вторых, должны были прокладывать себе в них путь мечами. А это не только пота, но и крови нередко стоило. Кто был неосторожен и поцарапал, пробираясь между причудливо сплетенными ветвями, то лицо свое, то руки, а уж кому-то и порядком досталось!.. Действительно, на татей-бродяг стали похожи. Зато княгиня вон, какая довольная была. Как же, целая ватага верховых людей приблизилась к башне, не слышно, подступили к ней со стороны чужой земли, а на башне и ухом не повели. Те спали после ночных часов — и спали, конечно, сном праведников, — те варили кушанье и менее всего думали о появлении княгини и еще со стороны земли уличей.

— Мы не далее, как позавчера были у них, — оправдывал себя и часовых своих десятский. — Говорили, утигуры побиты на южных рубежах земли ихней, обры также разгромлены и отброшены прочь. Если и идет сейчас сеча, то где-то при Дунае, а это, достойная княгиня и без меня знает, вон как далеко.

— И вы поспешили поверить и уверовать в то, что сказали поселяне-уличи. А что говорила я, ваша княгиня, когда посылала на эту башню? О том забыли? Это пустили на ветер?

Десятский молчал и тем еще больше добавлял княгине злости.

— Завтра придет на ваше место другая стража, — пообещала и этим, кажется, удовлетворила себя. — Вы предстанете перед княжеским судом и будете судимы за недостойные воинов и защитников своей земли поступки.

Пригрозила и двинулась из башни, суровая и неумолимая, решительная в своих намерениях, а в этой решимости совершенно равнодушна к тому, что дважды сама купалась во Втикачке и купала воинов, которые сопровождали ее. Как будто все это какое-то удовольствие, будто нельзя было остаться на некоторое время у реки и обсушиться.

«Крутая норовом, — определил мысленно сотенный. — Ей-богу, гораздо круче, чем сам князь. Такая, действительно, осудит, если что, ни на мгновение не поколеблется».

Попадались на пути скотоводы, но разминулись сами по себе, интересуясь, чьи они, как поживают, попадались селения, тоже поворачивала и спрашивала, устроены ли все, что нужно приготовить перед жатвой, пожнут ли и свезут зерно к овинам, если мужи не прибудут с поля боя вовремя?

— Будьте усердны, — советовала, — и не будьте жалостливы. Отроков ставьте к делу — и на жатву, и на молотьбу. Пусть знают: в отсутствие мужей это наидостойнейшая их обязанность, и, равная ратной обязанность.