Лиходолье

Когда мы с Искрой впервые вошли в ворота внешней стены города Огнеца, нас сразу предупредили, что придется прогуляться по району Второго Кольца, и, если все будет в порядке, нам будет позволено остаться. Я запомнила пару стражей, которые водили нас по чистеньким улочкам, и то, как они внезапно скрылись где-то в подворотне, оставив нас напротив того самого одноэтажного домика, на подоконниках которого пламенела пурпурная герань в длинных деревянных ящиках. Кто-то смотрел на нас из-за белых кружевных занавесок, и этот взгляд вначале давил, а потом каким-то образом проник внутрь, будто высматривая притаившуюся гниль, дурную болезнь, которая может поразить жителей этого города. Я ощутила легкое удивление, потом нечто, похожее на довольство, а затем ощущение чуждого тяжелого взгляда пропало, и мне отчего-то стало легко и свободно, будто бы я получила одобрение близкого мне существа. Искра же выглядел подавленным, на лбу у него выступили бисеринки пота, но лишь спустя несколько дней, уже после того как нас разместили в свободном крыле дома, где соседями оказалась стая гремлинов, он признался, что боялся быть отвергнутым. Ведь когда-то давно он преступил закон в этом городе, и его выгнали в тот же день, не дав возможности оправдаться или собрать вещи. Просто выставили за городскую стену и велели не возвращаться. А он все же вернулся на свой страх и риск…

– И кто эта пожилая леди, к которой мы идем? – ненавязчиво поинтересовался дудочник, поминутно оглядываясь через плечо и, похоже, едва сдерживаясь, чтобы с быстрого шага не перейти на бег. – Тоже лирха, как и ты? «Зрячая» женщина или что похуже?

– Слухов много ходит, – пожала плечами я, ловко убираясь с пути торговца, толкающего перед собой тележку, нагруженную слегка увядшими за жаркий день овощами и зеленью. – Может, она и «зрячая», может, и похуже что. Но если она не подскажет, что с твоей бедой делать, то уже никто подсказать не успеет.

– Перевожу. – Искра положил руку мне на плечо, подтянул к себе, покрепче прижимая к теплому, крепкому боку. – Если бабка Морея, перед которой вся огнецкая нечисть ходит на цыпочках, не сможет снять с тебя эту гадость, то единственное, чем мы со Змейкой тебе сможем помочь, – это умереть легко и быстро, если сам не решишься.

– Вот спасибо, а то я бы без тебя не догадался, – саркастически усмехнулся Викториан, как бы невзначай кладя ладонь на пояс, поближе к дудочке, скрытой в потертом кожаном чехле.

– На здоровье, – совершенно серьезно ответил харлекин, сворачивая на узкую улицу, расположенную вдоль городской стены.

Здесь почти не горели огни, только далеко впереди виднелся ярко-желтый свет фонаря, подвешенного над домиком бабки Мореи, своего рода путеводный маяк, указывающий дорогу всем отчаявшимся. Я скосила взгляд на музыканта и невольно вздрогнула: по мере того как ночь спускалась на город, тьма вокруг Вика становилась все гуще. Она свивалась тугим коконом, почти полностью скрывая змеелова, и только ярко-зеленая полоска на левом запястье сияла все ярче, показывая, что человек еще жив и готов к борьбе. Что-то мелькнуло на границе зрения, что-то черное, как выжженная дыра на ярком вышитом полотне, что-то бесформенное, устремившееся к дудочнику и в последний момент вильнувшее в сторону, едва дотронувшись до зеленой полоски оберегающего амулета.

– Оно здесь, – тихо прохрипел музыкант, хватаясь за грудь и озираясь по сторонам, не зная, откуда ждать нападения.

– Здесь, – негромко подтвердила я, без лишних слов беря Вика за запястье и бегом устремляясь к поблескивающему впереди маяку, к золотистому огоньку надежды над узорчатой деревянной дверью.

Колотушку, висящую на тонкой цепочке, я проигнорировала, от души стукнув по двери чешуйчатым кулаком, чувствуя, как тьма, ледяной паутиной облепившая руку Викториана, шарит по моей ладони, безуспешно пытаясь приклеиться и сделать меня еще одной жертвой материнского проклятия.

– Откройте! Пожалуйста!

Тишина упала на улицу, как гигантская птица, усмотревшая добычу. Закаменевшее от напряжения запястье дудочника начало мелко дрожать, Искра низко, предупреждающе заворчал, и в этот момент дверь неожиданно распахнулась. Я дернула музыканта за собой, переступая высокий порог, и следом за нами шагнул харлекин, едва ли не вталкивая нас в маленькую, аккуратную прихожую. Дверь за нами бесшумно закрылась, и я почувствовала, как пропадает мерзкое ощущение холодной паутины, облепившей ладонь.

– Вроде бы отпустило, – неуверенно пробормотал Викториан, с трудом высвобождая запястье из моих пальцев и оглядываясь по сторонам.

– Неудивительно, – низко, хрипло усмехнулся харлекин. – Здесь у тебя почему-то нет тени, потому и преследовать тебя некому.

– Даже так?

– Именно так, дорогие мои.

Негромкий, чуть надтреснутый старческий голос раздался из ниоткуда. Я завертела головой, пытаясь найти взглядом хозяйку, но видела вокруг лишь предметы обстановки, яркие, неестественно четкие, будто бы нарисованные красками и кистью на плотном холсте. Не сразу, но я сообразила, почему подумала о рисунке: ни у старинного комода, ни у длинного стола, накрытого беленой скатертью, ни у узорчатой лавки не было столь привычного мне едва заметного цветного ореола, окружающего любую вещь или живое существо.

– Вечер добрый, госпожа. – Викториан выпрямился и церемонно поклонился, глядя куда-то в сторону длинного стола, накрытого ярко-красной скатертью с вышитыми в уголках крупными белыми цветами. Искра тоже как-то подобрался и смиренно опустил голову, здороваясь с пустым местом у стола.

Одна я застыла как вкопанная, обшаривая взглядом горницу и не понимая, почему не вижу их собеседницу. Не было еще такого, чтобы шассьи глаза видели пустоту вместо человека или нелюди, всегда было хоть что-то. Либо цветной контур, либо выжженное пятно на ярком фоне, но ни разу не было ничего.

– Змейка? – тихо, настороженно окликнул меня Искра, легонько дотрагиваясь кончиками пальцев до моего плеча. – Что ты?

– Ей непривычно меня не видеть. – Тот же голос, раздающийся отовсюду, негромкий, шелестящий смех, и передо мной неожиданно возникла пожилая женщина в светлом узорчатом платке, наброшенном на хрупкие старческие плечи. Просто появилась из ниоткуда – стоило мне моргнуть, и вот Морея уже стоит передо мной на расстоянии вытянутой руки. Темные глаза внимательно осмотрели меня с головы до ног, на тонких губах наметилась улыбка, не добрая и не злая. Довольная. – Дети Тхалисса, наблюдающие с изнанки, не могут видеть то, что не принадлежит этому миру.

Она протянула ко мне узкую изящную ладонь с тонкими, иссушенными пальцами, и я невольно подалась назад. У бабки Мореи не было ни ореола души, ни темноты, скрывающей ее сущность. Ничего. Будто бы стоявшая передо мной пожилая женщина была лишь ожившим наброском, раскрашенной тенью чего-то иного, грандиозного, великого, непостижимого. Пугающего – но при этом неуловимо знакомого.

Тяжелые руки харлекина легли мне на плечи, пальцы чуть сжались, будто бы Искра ощущал мое смятение и тревогу, но понимал, что здесь и сейчас он вмешаться не может. Как и защитить, если вдруг Морея действительно захочет напасть.

– Ну, здравствуй, золотая. Я все ждала, когда нужда наконец-то приведет кого-нибудь из вашего народа ко мне на поклон. И дождалась.

Я невольно вздрогнула, оглянулась на дудочника, стоявшего чуть в стороне. Кашлянула и шагнула вперед, высвобождаясь из объятий Искры.

– Здравствуй, госпожа Морея. Я пришла просить не за себя, а за вот этого человека. На нем…

– Проклятие, сотворенное отчаявшейся матерью. Неприятная вещь, согласна, – кивнула женщина. Улыбнулась простой, ничего не выражающей улыбкой, и меня бросило в дрожь. Так улыбается кукла, стоящая в витрине дорогой лавки, – в такой улыбке нет ни чувства, ни эмоции, ничего. Просто изображение, имитация. – Я хочу поговорить с тобой наедине. Твои спутники пусть подождут здесь, за столом. Уверяю, что пока вы находитесь у меня в гостях, вам ничего плохого не грозит. Можете быть спокойны. Я хочу только поговорить. Идем, золотая.