Лиходолье

Она протянула мне руку, и я после секундного колебания приняла ее. Взялась за легкую, почти невесомую ладонь, которая показалась мне сотворенной из воздуха или из тумана. Прохладная, почти неощутимая плоть.

Морея провела меня через горницу за занавес из шелестящих стеклянных бусин в маленькую светлую комнатку, и мне почудилось, будто бы за спиной у меня сомкнулись не частые сверкающие нити, а тяжелые дубовые двери, окованные железными лентами, которые не пропустят ни единого звука. Женщина указала мне на низкий трехногий табурет, стоящий у окна, за которым, несмотря на спустившиеся на город густые сумерки, было ощутимо светло, и сама села напротив в глубокое, обитое потертым бархатом кресло. Я мельком выглянула в окно – ничего, кроме белого тумана, липнущего к стеклу клочковатыми извивами.

– Значит, ты хочешь помочь человеку, – задумчиво произнесла женщина, сидящая в кресле напротив. Я подняла на нее взгляд: по-прежнему никакого намека на ореол души, Морея казалась лишь искусно выполненным рисунком, объемным, двигающимся, но при этом совершенно неживым. – Давно уже золотые не стремились помогать отдельно взятым людям. Пожалуй, в последний раз это случалось в те времена, когда благословленный нами народ пытался этих самых людей научить кое-чему стоящему.

Нами?!

Неожиданная, непрошеная догадка обожгла легким, но весьма болезненным прикосновением бича, вдоль позвоночника пробежали мурашки благоговейного ужаса, и я торопливо отвела взгляд, уставившись на сцепленные в замок собственные пальцы, покрытые золотистой чешуей. У моих рук светящийся ореол был, и он казался единственно реальным, настоящим во всей этой странной комнате.

– Тебе не стоит насбояться, золотое дитя. – Голос Мореи звучал негромко, со странным успокаивающим присвистом. – Когда-то давно твои предки, загнанные в угол и много раз преданные теми, кого считали если не братьями, то союзниками, обратились к нам, чтобы испросить особый дар – умение видеть Истину. Мысогласились одарить шасс таким зрением, взамен попросив их стать нашими наблюдателями, нашими глазами и ушами, чтобы мымогли наблюдать за миром с изнанки вместе со змеиным народом. Но оказалось, что умения видеть Истину недостаточно, – через какое-то время к намобратилась малая часть змеиного народа с еще одной просьбой. Шассы попросили в дар возможность изменять и исправлять те несовершенства, что они начали замечать слишком часто в окружающем мире. И мыснова согласились.

– Но цена была выше, ведь так? – тихо спросила я, не осмеливаясь более поднимать взгляд. Пусть даже Морея – лишь набросок, созданный великой сущностью, которую шассы прозвали божеством Тхалисса, но кто из живущих обладает достаточной смелостью, чтобы смотреть в лицо даже тени своего великого создателя без особого дозволения?

– Цена была приемлема. Намбыли нужны не только соглядатаи, намтребовались стражи порядка. Те, кто с помощью дарованной силы сумеет удержать этот хрупкий мир в равновесии, принося добро туда, где зла стало слишком много, хаос в места чрезвычайного порядка и застоя, смятение в закостеневшие души, умиротворение тем, чья скорбь стала чересчур велика. Мыне можем вмешиваться напрямую, но можем запросить служение в обмен на дар. Мыдаровали тем шассам, кто обратился к намво второй раз, силу изменять мир вокруг себя, и их чешуя стала золотой, яркой, как солнце, а их потомки обрели великое наследие и великую обязанность – поддерживать Равновесие. И сейчас дитя золотого народа приходит к намс просьбой в третий раз. И мыготовы выслушать эту просьбу, но будь готова к тому, что мыпопросим об ответной услуге.

В комнате повисла тишина. Не гнетущая или пугающая – ожидающая.

Что можно попросить у божества, которому когда-то поклонялся ты сам и твои предки? У божества, которое снизошло к тебе и готово не только выслушать, но и помочь. Правда, в обмен на исполнение просьбы придется выполнить то, от чего не удастся отвертеться никогда. Можно играть в игры с людьми, с нечистью, иногда даже с судьбой и самой смертью, но невозможно сыграть в нечестную игру со своим создателем. Вернее, с той сущностью, на поклон к которой пришли когда-то твои предки, признав тем самым себя ее «детьми». Ничем хорошим это не кончится – ни для тебя, ни для твоего рода.

Я с трудом разлепила онемевшие будто от холода губы. Язык едва ворочался во рту, слова с трудом формировались из невнятного, отрывистого шипения.

– Хочу научиться видеть сквозь тьму и неведомое… чтобы уметь снимать материнские проклятия.

– Сквозь тьму и неведомое… – Морея, как мне показалось, довольно прищелкнула языком и еле слышно рассмеялась. – Хорошая просьба, золотое дитя. Твои потомки, когда увидят свет, смогут не только достойно поддерживать Равновесие, но и исправят наконец-то ошибки своих предков.

Она встала с кресла, я услышала, как скрипнула половица, как зашуршал подол ее платья, и подошла ко мне вплотную. Я успела увидеть ее ноги в полосатых вязаных чулках, потертые ярко-зеленые туфли без задников, когда мои глаза накрыли узкие прохладные ладони.

– Мыдадим тебе то, что ты просишь, золотое дитя. Но взамен ты отправишься в путешествие.

Меж сомкнутых век будто бы вошли раскаленные иглы. Я тихонько завыла, зашипела от нестерпимой боли, но не смогла шевельнуть даже пальцем, чтобы стряхнуть со своего лица чужие, ставшие тяжелыми и ледяными руки.

– Когда ты снимешь проклятие с человека, обернись через левое плечо – и увидишь, куда будет лежать твой дальнейший путь. Ты не ошибешься, ты сразу поймешь, где именно тебе нужно будет восстановить Равновесие этого хрупкого, почти расколовшегося надвое и почти разрушенного изнутри мира.

Голос Мореи стал громче, он ввинчивался в уши раскатами грома, пробиваясь даже сквозь ошеломляющую боль, и каждое произнесенное ею слово будто бы выжигалось раскаленным железом в моей памяти. Мне казалось, что у меня больше нет глаз – только две черные пустые дыры на лице, пульсирующие жгучей болью, в которых неохотно проворачивалось узкое ржавое лезвие…

– Ты можешь не уходить из города сразу – у тебя будет время, чтобы подготовиться. Но как только ты поймешь, что не можешь больше оставаться в Огнеце, как только выйдешь за городские стены, тебе придется отправиться в дорогу и сделать то, что должно. Это – цена твоей просьбы.

Яркая вспышка – и боль превратилась в удовольствие, в экстаз, прокатившийся огненным клубком по всему телу. Я хрипло застонала и почувствовала, что лежу на полу и щеку не слишком приятно колет разноцветный шерстяной коврик с вытертой бахромой. Холодные руки больше не касались моего лица, а тело казалось вялым и непослушным, как после смены облика. Я глубоко вздохнула и попыталась открыть глаза – и сразу же зажмурилась, увидев лишь круговорот цветных пятен в нестерпимо ярком свете.

Руки Мореи подхватили меня под мышки и легко, будто перышко, подняли и поставили на ноги. Негромкий, чуть надтреснутый старческий голос раздался у меня над ухом:

– Иди, золотое дитя. Только не оглядывайся на меня. Увидишь больше, чем сумеешь воспринять, и ничем хорошим это для тебя не закончится. Иди к своему человеку, теперь ты поймешь, как отделить от него тьму. Только знай, что долго ты ее в своих руках не удержишь, тебе придется отдать эту смертоносную тень кому-нибудь еще. Врагу или другу, который согласится принять ее по доброй воле или по принуждению. До рассвета она вас не тронет, а уж потом справляйтесь, как знаете.

Морея подтолкнула меня в спину, и я пошла вперед на нетвердых, негнущихся ногах, слепо шаря вытянутыми перед собой руками. Пальцы натолкнулись на шелестящие нитки, унизанные гранеными бусинами, я развела их, как полог, и прошла в горницу, где слышались негромкие мужские голоса, которые мгновенно стихли с моим появлением.

– Мия? – удивленный, неуверенный голос, принадлежавший дудочнику. Будто бы он смотрел на меня – и не понимал, что произошло. – Что с твоими глазами?